Вести заседание Кюльман старался в игривом, развязном, а порой и пренебрежительном тоне. Часто он злоупотреблял латинской терминологией, с явным намерением подчеркнуть воображаемое невежество советских делегатов в области международного права. При этом самодовольный немец зачастую срывался с тона и сам попадал в неловкое положение.
Так, немцы предложили немедленно освободить и доставить на родину интернированных и сосланных лиц гражданского состояния. Советская делегация выразила пожелание, чтобы в их состав были включены и лица, пострадавшие за пропаганду мира.
«Таких у нас нет, — возразил Кюльман и добавил под смех немцев: — Я хочу сказать, что мы принимаем это пожелание к сведению, но я полагаю, что у ваших союзников вы найдёте в этом отношении гораздо более обширное поле деятельности».
«А Карл Либкнехт?» — заметили Кюльману из советской делегации. Кюльман ничего не нашёл сказать в ответ и поспешил перейти к другим вопросам.
Под конец заседания советская делегация решительно предложила обсудить территориальные вопросы. Кюльман промолчал. Советский представитель вторично потребовал постановки этих вопросов. Тогда Кюльман ответил с явным раздражением:
«Я полагаю, нам не следует поднимать сейчас этот вопрос. Разговоры на эту тему могут вылиться в совещание, а мы ещё не подготовились к обсуждению этой темы».
Шумиха, поднятая самими же немцами по поводу формулы мира, смутила германское военное командование. Из перехваченного радио немцы узнали, что советская делегация уже сообщила в Петроград о присоединении Германии к демократической формуле мира. Один из офицеров германской делегации передал генералу Гофману, будто в частной беседе русский офицер, прикомандированный к советской делегации, выразил надежду, что немедленно по подписании мира немцы отведут свои войска к границам 1914 г. Германские дипломаты, выступавшие перед своим общественным мнением в роли миротворцев, полагали, что и советские представители только на открытых заседаниях и лишь для публики произносят демократические фразы, а при конкретном обсуждении отдельных вопросов уже «по-деловому» начнут обсуждать с ними, какие страны и народы будут уступлены победителям. И вдруг оказалось, что советская делегация всерьёз приняла согласие немцев на ведение переговоров о демократическом мире.
В Германии поднялся переполох. Из германской ставки в Крейцнахе в адрес Гофмана и Кюльмана поступила телеграмма Гинденбурга с требованием внести ясность в положение. Гофман предложил раскрыть русским «всю призрачность их радужных надежд». Кюльман и Чернин согласились. Вечером 26 (13) декабря за чашкой чаю Гофман заявил советскому представителю, что Германия понимает мир без аннексий иначе, чем советская делегация. Германия не может очистить Польшу, Литву и Курляндию, во-первых, потому, что там расположены мастерские, работающие на вооружение; во-вторых, сами же русские стоят за национальное самоопределение вплоть до отделения. Опираясь на это право, Польша, Литва и Курляндия уже высказались за отделение от России. Если эти три страны вступят теперь в переговоры с Германией о своей дальнейшей судьбе, то это отнюдь не будет аннексией со стороны Германии.
Поражённая цинизмом германских представителей, советская делегация потребовала встречи с Гофманом, Кюльманом и Черниным. Совещание длилось несколько часов. Оно прерывалось не раз по просьбе представителей Германии и Австро-Венгрии, которым нужно было договориться между собой. Чернин предлагал компромисс: пока мир не заключён, продолжается оккупация занятых территорий; по заключении мира плебисцит в Польше, Литве и Курляндии должен решить судьбу этих стран; плебисцит будет проведён под наблюдением нейтральной страны. Идея Чернина была отвергнута не только советской делегацией; она не устраивала и немцев.
Атмосфера в Брест-Литовске начинала накаливаться. «Положение, — записано в дневнике Чернина 27 декабря днём, — всё ухудшается. Грозные телеграммы Гинденбурга об отказа от всего. Людендорф телефонирует через час; новые припадки гнева. Гофман очень раздражён».
Советская делегация заявила о своём отъезде и прекращении переговоров. Эта угроза едва не поссорила Германию с Австро-Венгрией. Чернин говорил Кюльману, что Австро-Венгрия начнёт с Россией сепаратные переговоры, если Германия слишком далеко пойдёт в своих требованиях. Кюльман выразил пожелание, чтобы заявление Австро-Венгрии было представлено в письменном виде: это нужно было ему для давления на германское командование. Чернин написал, что требовалось. Одновременно он послал в кабинет к Гофману своего военного советника Тишерича повторить угрозу насчёт сепаратного мира.