Твоя ж улыбка — день!
О, подожди немного!
Ах, я твой верный раб! Нет, не гляди так строго!
Все будь по-твоему. Я не хочу просить.
Ты над собой властна. Как скажешь, так и быть.
Когда захочешь ты, я петь, смеяться стану.
Душа моя горит. Скажи «смирись!» вулкану —
И он закроет зев, что был пылать готов,
Покрыв бока свои ковром живых цветов.
Везувий стал рабом, для нежных чувств забавой,
И можешь ты не знать, что грудь в нем дышит лавой.
Цветов твой хочет взор? Прекрасно! Пусть кипит
Гроза в его груди, — но будет зелен вид.
Со слабой женщиной вы стали добрым, милым,
Эрнани, сердца друг!
Что в имени постылом?
Не называй меня Эрнани! Что мне в нем?
Ты вспоминаешь то, что сам считал я сном.
Я знаю, жил такой Эрнани, и, бывало,
Бесстрашный взор его сверкал клинком кинжала;
Изгнанником он жил в ночной тиши, средь скал,
И только слово «месть» вокруг себя читал;
Проклятье вслед за ним влачилось по стремнине.
Эрнани больше нет. И я люблю отныне
Лишь песню соловья, леса, цветущий луг.
Принц арагонский я и доньи Соль супруг!
Я счастлив!
Счастлива и я!
Какое дело
До тряпок мне, что я у входа сбросил смело?
В давно покинутый я возвратился зал.
Небесный херувим меня у двери ждал.
Из праха я воздвиг разбитые колонны,
Зажег огонь, раскрыл ряд окон запыленных
И вырвал на дворе растущую траву.
Восторгом, радостью и счастьем я живу.
Пусть замки мне вернут, где раньше предки жили,
И пусть с почетом я войду в совет Кастилий.
Иди ко мне на грудь, с пылающим лицом.
Пускай оставят нас! Забудем все кругом,
Я нем, я ослеплен, вновь жить я начинаю.
Все стер я, все забыл. Безумье? Ум? Не знаю.
Люблю вас! Вы моя! Душа моя полна!
На черном бархате горит огонь Руна!
Украшен и король цепочкой был такою.
Не замечала я. Была к нему слепою.
А бархат или шелк — не все ли мне равно?
Лишь на твоей груди заметно мне Руно.
Ты благороден, горд, сеньор мой!
Лишь мгновенье
Постой! Ты видишь, друг, я плачу от волненья.
Смотри, какая ночь!
Мой герцог, подожди,
Дай мне взглянуть вокруг, услышать ночь в груди!
Погасли все огни, все звуки карнавала.
Здесь только ночь и мы. Блаженство нас объяло.
Не кажется ль тебе — природа в тихий час
Со счастья нашего не сводит нежных глаз?
Луна на небесах погружена в мечтанье,
Как мы, вдыхает тьму и роз благоуханье.
Смотри, огней уж нет. Повсюду тишина.
Лишь подымается задумчиво луна.
Пока ты говорил, лучи ее дрожали
И с голосом твоим мне в сердце проникали.
Спокойной я была, веселой, милый мой,
И умереть в тот миг хотела бы с тобой!
Несешь забвение ты голосом прелестным!
Он кажется таким далеким и небесным.
Как путник в челноке, теченьем увлечен,
Скользит по воле струй, когда закат зажжен,
И берегов следит кудрявых очертанья,
Так весь я погружен душой в твои мечтанья.
Уж слишком тихо все, и слишком мрак глубок.
Хотел бы ты звезды увидеть огонек?
Иль голос услыхать, и нежащий и странный,
Летящий издали?
О друг непостоянный!
Ты только что бежать хотела от людей!
От бала! Но туда, где птицы средь полей,
Где соловей в тени томится песней страстной
Иль флейта вдалеке!.. О, с музыкой прекрасной
Нисходит в душу мир — и, как небесный хор,
Встают в ней голоса и рвутся на простор.
Ах, если б услыхать...
О горе!..
Ангел сам исполнил все мечтанья,
Твой добрый ангел, друг.
Мой ангел!
Вот опять!
Могла ли, дон Хуан, я рог ваш не узнать?