Словами старика остался озабочен.
Я проклят им!..
В руках природы и людей
Я становился все жесточе и подлей.
Вот ужас: быть шутом! Вот ужас: быть уродом!
Все та же мысль гнетет. Все та же — год за годом.
Уснешь ли крепким сном или не в силах спать, —
«Эй, шут, придворный шут!» — услышишь ты опять.
Ни жизни, ни страстей, ни ремесла, ни права, —
Смех, только смех один, как чумная отрава.
Солдатам, согнанным, как стадо, в их строю,
Что вместо знамени тряпицу чтут свою,
Любому нищему, что знает только голод,
Тунисскому рабу и каторжникам голым,
Всем людям на земле, мильонам тварей всех
Позволено рыдать, когда им гадок смех, —
А мне запрещено! И с этой мордой злобной
Я в теле скорчился, как в клетке неудобной.
Противен самому себе до тошноты,
Ревную к мощи их и к чарам красоты.
Пусть блеск вокруг меня, — тем более я мрачен.
И если, нелюдим, усталостью охвачен,
Хотя бы краткий срок хочу я отдохнуть,
С очей слезу смахнуть, горб со спины стряхнуть, —
Хозяин тут как тут. Весельем он увенчан;
Он — всемогущий бог, любимец многих женщин;
Забыл он, что есть смерть и что такое боль;
Доволен жизнию и сверх всего — король!
Пинком ноги он бьет несчастного паяца
И говорит, зевнув: «Заставь меня смеяться!»
Бедняк дворцовый шут! Ведь он — живая тварь,
И вот весь ад страстей, томивший душу встарь,
Свое злопамятство, и гордость небольшую,
И ужас, что хрипит в его груди, бушуя,
Весь этот вечный гнет, весь этот тайный зуд,
Все чувства черные, что грудь ему грызут, —
По знаку короля он вырывает с мясом,
Чтоб хохотал любой смешным его гримасам.
Вот мерзость! Встань, ложись, не помни ни черта, —
А нитка за ногу все дергает шута!
Все гонят и клянут, презренного ругая.
А вот и женщина — она полунагая;
Он жаждет с нею быть. Веселая краса
Берет его в постель и треплет, будто пса.
Так знайте, господа весельчаки вельможи, —
Я ненавижу вас. Меня вы, знаю, тоже.
Как заставляет шут расплачиваться вас!
Как на любой щипок ощерится тотчас!
Как демон, шепчется с хозяином советчик!
Едва возникшие карьеры — вроде свечек,
И только ты в когтях очутишься его, —
Вмиг оперения лишишься своего.
Вы сделали шута собакой. Жребий волчий —
В бокалы пьяные своей прибавить желчи,
И доброту изгнать, и сердце сжать в комок,
И этот острый ум, который мыслить мог,
Глушить в бубенчиках, и тайно пробираться
По вашим праздникам, как некий дух злорадства,
Со скуки разрушать чужую жизнь всегда.
И все тщеславье в том, что у других беда...
И всюду и всегда, куда ни кинет случай,
Носить ее в себе, мешая с жизнью жгучей,
И бережно хранить, и прятать ото всех,
И ярко наряжать в свой надоевший смех —
Старуху Ненависть!
Долой все, что томило!
Не стал ли я другим пред этой дверью милой?
Мир, из которого иду я, позабыт.
Пусть не проникнет в дом все, что меня томит.
Я проклят стариком!.. Зачем же мысль дурная
Все возвращается? Ее я прогоняю.
Все будет хорошо.
Иль я сошел с ума?
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дочь!
Обними меня. Да, это ты сама —
Здесь, рядом! Пред тобой — все радость. Прочь унынье!
Дитя, я счастлив. Я дышу свободно ныне.
Милее с каждым днем... Тебе не скучно тут?
Пусть руки милые мне шею обовьют!
Как вы добры ко мне!
Не добротой — любовью
Я полон. Вот и все. Ты дочь моя по крови.
Не будь тебя со мной, как жил бы я тогда?
Но вы вздыхаете? Какая-то беда
Печалит вас, отец? Какая-то тревога?
И о семье своей я знаю так немного...