Нет! Кажется, еще
Она жива.
Ко мне склонилась на плечо.
Найдите доктора во что бы то ни стало!
Нам надо отдохнуть. Она ведь так устала.
Нет, нет! Не умерла! Нет, не захочет бог!
Он знает, как горбун несчастен и убог,
Какая ненависть везде калек встречает,
Как от калек бегут, как их не замечают.
А эта девочка была ко мне нежна,
И, услыхав ваш смех, заплакала б она!
Дай мне скорей платок — я оботру ей губки.
Как розовы они у бедненькой голубки!
О, если бы сейчас, как это помню я,
Златоволосая, двухлетняя моя
Пред вами прыгала...
Несчастное сердечко,
Больная деточка, погаснувшая свечка!
Я на руках держал ребенка иногда —
Вот как сейчас держу. Как ей спалось тогда!
А только разбужу — мила, как ангел божий!
Я не показывал ей смехотворной рожи, —
Но улыбается все больше и светлей,
И я сто тысяч раз целую ручки ей.
Бедняжка умерла! Нет, это сон счастливый.
Смотрите: если бы поближе подошли вы,
Вы убедились бы, как дышит горячо.
Глаза откроются. Я буду ждать еще.
Вы видите? Я прав и потому спокоен.
Я понял: это сон, и чувствую, какой он...
Не делаю того, что мне запрещено,
Но с бедной девочкой останусь все равно.
Какое личико! А горечи и муки
Нет и следа. Вот я уже согрел ей руки.
Пощупайте!
Хирург... Пустите, сударь, к ней!
Не буду вам мешать. Смотрите! Так видней.
Что это, обморок?
Нет, это смерть. Вот рана
Глубокая в боку. И, как это ни странно,
Кровь хлынула вовнутрь, исхода не найдя.
Убил свое дитя! Убил свое дитя!
РЮИ БЛАЗ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Три рода зрителей составляют то, что принято называть публикой: во-первых, женщины; во-вторых, мыслители; в-третьих, толпа в собственном значении этого слова. Толпа требует от драматического произведения почти исключительно действия; женщины прежде всего желают в нем видеть страсть; мыслители ищут в нем предпочтительно характеры. Внимательно изучая эти категории зрителей, мы наблюдаем следующее: толпа так любит действие, что в случае надобности согласна пренебречь характерами и страстями.[53]
Женщины, интересуясь, правда, и действием, так поглощены развитием страсти, что уделяют мало внимания обрисовке характеров; что же касается мыслителей, то им так нравится видеть на сцене характеры, то есть живых людей, что, охотно принимая страсть как естественный побочный элемент драматического произведения, они готовы считать действие досадной помехой. Это происходит оттого, что толпа требует от театра главным образом ярких впечатлений, женщина — чувств, мыслитель — размышлений. Все хотят наслаждения, но одни — наслаждения для глаз, другие — наслаждения для сердца, а последние — наслаждения для ума. Отсюда три рода совершенно разных произведении на нашей сцене: один простонародный и низкий, два прославленных и высоких, но одинаково удовлетворяющих определенную потребность: для толпы — мелодрама; для женщин — трагедия, анализирующая страсть; для мыслителей — комедия, изображающая человеческую природу.
Заметим мимоходом, что мы не собираемся устанавливать здесь что-либо непреложное, и просим читателя, чтобы он сам ввел в высказанную нами мысль ограничения, которые она может потребовать. Общие понятия всегда допускают исключения, мы отлично знаем, что толпа есть нечто великое, где можно найти все — как врожденное чувство прекрасного, так и склонность к посредственному, как любовь к идеальному, так и влечение к пошлому, мы знаем также, что всякий законченный мыслитель должен быть женщиной по утонченности чувств, и нам хорошо известно, что, благодаря таинственному закону, соединяющему оба пола и душой и телом, в женщине зачастую таится мыслитель. Отметив это и еще раз попросив читателя не придавать безоговорочного смысла немногим словам, которые нам остается сказать, продолжим нашу мысль.
53
То есть стилем. Ибо если действие может во многих случаях выражаться самим же действием, то страсти и характеры, за очень немногими исключениями, выражаются только словом. Слово же в театре, твердо закрепленное, а не витающее слово, есть стиль.
Пусть каждое действующее лицо разговаривает так, как ему надлежит говорить, — sibi constet, по выражению Горация. В этом все дело. (