— О, как я жалею, что вышла замуж за этого грубого идиота! — всхлипывает она.
Поезд мчится. В окне движется упоительная среднерусская панорама. Рыбий жир сочится из подпрыгивающих на верхней сетке коробок с икрой и желтыми слезами каплет на разгоряченные головы путешественников.
Проходит короткая ночь, полная тяжелых вздохов и змеиного шипа.
Утром — граница.
Отбирают паспорта.
Короткий таможенный осмотр.
Короткий потому, что, собственно говоря, осматривать нечего.
Вокруг таможенного прилавка жмутся граждане, одетые во что бог послал, безо всяких почти вещей.
Там, мол, все купим.
Поезд переходит границу. В вагон входят польские военные чины. Они вежливо отбирают паспорта. Но сосны за окном все те же «среднерусские».
Поезд медленно подходит к новенькой белой станции в новом немецком стиле. Это Столбцы.
Белый одноглавый орел, похожий на гуся, украшает мезонин станции. Тут опять таможенный осмотр.
Не считая того, что у путешественников ласково отбирают паюсную икру, все обходится как нельзя благополучно.
Наш расстроенный герой, волоча за рукав подавленную супругу, выходит на перрон и в изумлении открывает рот.
Несколько блистательных поездов стоят на путях.
С суеверным ужасом он читает по складам французские и немецкие таблички на вагонах.
«Столбцы — Берлин».
«Столбцы — Париж».
«Столбцы — Остенде».
Но это еще не все. Это все-таки еще не Европа. И лишь на рассвете следующего дня, проехав «среднерусскую» Польшу и одессоподобную Варшаву, на немецкой границе наш путешественник бывает окончательно подавлен.
Пользуясь небольшой остановкой, он выходит из вагона погулять по аккуратной платформе под гигантским немецким деревом и вдруг, неожиданно побледнев как смерть, возвращается, шатаясь, в вагон.
— Капочка, — говорит он серым голосом, — Капочка… начинается… Там, на станции…
— Что, что такое?
— Там, на станции… продаются… бананы…
Он безжизненно садится на диван и закрывает руками лицо.
Паровоз свистит, и деликатный дым скрывает от наших глаз подробности дальнейшего путешествия счастливых супругов…
Мне кажется, что, путешествуя по Европе, я кое-где мельком видел этого «туриста».
Помнится, он топтался в Берлине, на перекрестке двух непомерных улиц, отрезанный от своей супруги, оставшейся на противоположном углу, четырьмя рядами движущихся машин.
В Риме на вокзале он долго требовал «обязательно плацкарту», вызывая у окружающих веселое недоумение по поводу загадочной «русской плацкарты».
В Венгрии он менял доллары на лиры в отделении сомнительной банкирской конторы и потом, озираясь по сторонам, прятал в особый внутренний карман штанов остальные доллары.
В Неаполе он ломился в магазин за фетровой шляпой фабрики «Барсалино».
В Вене метался на плохом таксомоторе из одного универсального магазина в другой…
По приезде домой такой гражданин переживает нечто вроде медового месяца.
Преимущественно он разговаривает по телефону:
— Алло! Это вы, Николай Николаевич?.. Здравствуйте. Это я… Не узнаете? Хо-хо! Только что из-за границы приехал… Вы уже легли спать? Это не важно. Ну, батенька, и насмотрелись же мы с Капочкой чудес!
Вы знаете, эта Западная Европа черт-те что! Нечто феноменальное… Колоссаль! Можете себе представить — в Берлине, например, башмаки на наши деньги восемь целковых, замечательные… А между прочим, пиво — дрянь! Факт… Вообще же — красота! В Риме, например, мы с Капочкой купили подмышники, и что же вы ду… гм… что такое?.. Ах, эти гнусные советские телефоны… Станция, алло! Что такое?! Разъединили. Повесил трубку? Хам!..
1928
Автор*
Молодой человек написал пьесу.
Писал он ее жадно, запоем, по ночам. Он закуривал папиросу от папиросы и едва успевал высыпать окурки из пепельницы в корзину для бумаг.
Две недели пьеса лежала у заведующего литературной частью театра на рыжем подоконнике. Была осень. Окно подтекало. Пьеса молодого человека слегка отсырела.
В комнате завлита лежало еще полтораста других пьес. К рукописям были пришпилены регистрационные карточки. Ежедневно заведующий литературной частью заполнял десяток из них приблизительно в таком духе:
«Название — „Разными путями“. Число действий — пять. Автор — Николай Петрович Безенчугский. Народных сцен — нет. Число главных действующих лиц — мужских — восемь, женских — три». И т. д.
«Заключение — отклонить».
Однажды, в начале третьей недели, заведующий литературной частью потянул к себе пьесу молодого человека. Он прочитал первые шесть страниц и улыбнулся. Брови его весело сошлись над переносицей. Он сказал про себя «гм» и пересел на диван, чтобы было удобнее читать.
На другой день молодой человек услышал из телефонной трубки очень вежливый и очень осторожный голос заведующего литературной частью:
— Ах, вы автор пьесы «Заря»? Очень приятно. Видите ли, гм, лично мне ваша пьеса понравилась. Но у нас в театре еще несколько инстанций. Так, может быть, вы как-нибудь ознакомили бы, так сказать, наши инстанции с вашей драмой… Что? Комедия? Нет, по-моему, все-таки ваша вещь, скорее, лирическая драма, хотя, разумеется, вы, как автор…
Но молодой человек уже плохо слушает. Он — автор, и его приглашают читать пьесу. О! Такие вещи случаются не каждый день и даже не каждый год. И не со всяким.
— Так, значит, разрешите фиксировать день и час? У нас сегодня среда. Так. Тогда, значит, разрешите вас просить в воскресенье ровно в два часа, — как раз у нас утренник, так что… Вы в нашем театре бывали?
— О!
— В таком случае прошу вас пожаловать прямо в контору. Это внизу… Совершенно верно, там, где администратор. И попросите вызвать меня… Да. Или Семена Васильевича… Да. Это один из наших актеров. Он очень благоволит к молодым драматургам… Да. Вы просто назовите себя. Значит, в воскресенье в два. Пока, всего доброго.
В назначенный день и час автор переступает порог театра. В первый раз в жизни он входит в знакомый с детства и уважаемый дом не как простой смертный, купивший в кассе билет, а как посвященный — со двора, через контору.
В конторе узкий коридорчик, вешалка, где висят шубы «своих». Тут же, на стене, стеклянная витрина с выставленными в ней письмами, присланными актерам и «своим» на адрес театра. Автор называет себя и просит доложить о своем приходе заведующему литературной частью. Служитель не проявляет никакого интереса к личности автора. Он не предлагает ему раздеться. Уходит доложить. Автор стоит в узком коридорчике, перед зеркалом, в шубе, без шапки, в галошах и топчется на месте, мешая одевающимся и раздевающимся «своим». Внутренний боковой карман авторского пиджака раздут. Из него выпирает переплетенная в изящную малиновую тетрадь пьеса.
На одну минуту перед автором раскрывается дверь, ведущая в кабинет администратора. Там горит зеленая лампа. В кабинет быстро вбегает служитель в пенсне и просит валерьяновых капель. Безукоризненный толстенький гражданин с полными ангельски-голубыми глазами отпирает аптечку и выдает капли. Это в зрительном зале с кем-то сделалось дурно. За столиком сидит дежурный милиционер.
То и дело раздаются телефонные звонки, и ангельский негромкий голос говорит:
— На сегодня все билеты проданы. Ничего не могу для вас сделать.
— Здравствуйте, Дмитрий Владимирович… Кончается второй акт… Да. До свидания.
— Алло! Я слушаю вас… Александра Николаевича нет в театре.
— Нет. На сегодня все продано. Ничего сделать для вас не могу.