— Что желают мосье?
— Мосье желает носовых платков, — сказал художник, показывая на меня.
— Каких носовых платков желает мосье? — обратилась лучшая девушка Франции ко мне.
Я объяснил, что мосье желает что-нибудь вроде того, что он видел внизу, на витрине, за восемь франков.
Девушка сделала легкое движение рукой — движение волшебницы, — и на зеленое сукно широкого письменного стола упало три очаровательных носовых платка, среди которых я сразу узнал платочек с витрины. Знакомый платочек был по-прежнему прекрасен, но два других платочка понравились мне больше. Они, правда, и стоили дороже: один — двадцать франков, а другой — двадцать пять. Причем платочек за двадцать пять франков понравился мне почему-то гораздо больше, чем за двадцать.
«Хорошо, — подумал я, — черт с ним. Кутить так кутить! Куплю себе дюжину платков по двадцать пять».
— Заверните мне дюжину этих, — сказал я молодой фее. — Но надеюсь, что они самые лучшие в вашем магазине?
— О нет, мосье. У нас есть еще по сорок пять, по пятьдесят и по шестьдесят.
Это меня несколько огорчило. Но так как я хотел иметь лучшие платки Франции, то я сказал:
— В таком случае этих не надо. Покажите мне те.
Она взмахнула рукой — и на стол, как бабочки, сели три новых платка один другого прекраснее, причем самым прекрасным оказался почему-то платок именно за шестьдесят франков.
«Ладно, — подумал я, — возьму полдюжины шестидесятифранковых, но, по крайней мере, буду иметь самые выдающиеся платочки Парижа».
— Заверните полдюжины этих, и надеюсь, мадемуазель, что эти самые лучшие и самые дорогие платки вашего магазина?
— О нет, мосье. У нас есть еще платки по сто, двести пятьдесят и по четыреста франков.
Она взмахнула рукой — и на столе выросли, как орхидеи, три платка такой красоты, что у меня потемнело в глазах.
Я беспомощно посмотрел на моего друга, но он сидел, вытянув ноги, и равнодушно рассматривал ногти.
— Хорошо! — сказал я хрипло. — Заверните мне два платочка по четыреста, и кончим это дело. Надеюсь, что, наконец, это самые лучшие платки вашего магазина?
— О нет, мосье. У нас еще имеются платки в тысячу франков.
— Выписывайте… Впрочем, подождите одну минуточку, мадемуазель. Но вы можете мне гарантировать, что это ваш самый лучший платочек?
— О нет, мосье. У нас есть еще платки в две тысячи франков.
— В две тысячи! Но что же это за платки?
— Ручная работа, мосье. Уникальный рисунок.
Что оставалось мне делать? Не мог же я попросить завернуть половину платка.
— Кто же покупает у вас платки по две тысячи франков за штуку?! — почти закричал я.
— Богатые американцы, мосье, — скромно опустив ресницы, сказала девушка. — Из нашего магазина богатые американские невесты выписывают себе комплекты свадебного белья.
— Комплекты? — простонал я. — Но сколько же может стоить такой комплект?
— О мосье, не слишком дорого: триста, четыреста, пятьсот тысяч франков.
— Полмиллиона франков?!
— Да, мосье, — вздохнула девушка. — Причем это даже не слишком большой пакет. Примерно такой вышины и такой ширины. — И она показала своими волшебными ручками феи приблизительный размер полумиллионного пакета: с метр длины и с полметра ширины.
— Хорошо, — сказал я сквозь зубы. — Тогда к черту! Дайте мне дюжину платков по восемь франков штука. И поскорей выйдем на свежий воздух!
Мы некоторое время молчали. Наконец мой друг искоса посмотрел на меня и ангельским голосом спросил:
— Может быть, теперь пойдем в «самый лучший»?
— К дьяволу! — закричал я. — К дьяволу!
— Ну, то-то, — миролюбиво заметил художник.
В этот день мне многое стало ясно. А теперь уже ясно абсолютно все. Американцы начали с платочков, а кончают более солидными закупками…
Они не прочь бы купить целиком и всю Францию. Если им, конечно, позволят и не скажут в один прекрасный день то, что я сказал своему другу художнику:
— К дьяволу! К дьяволу!
1932
Два гусара*
1825 год
Пушкин — Вяземскому
П.А. Вяземскому (14 и 15 августа. Из Михайловского в Ревель…)
Мой милый, поэзия твой родной язык, слышно по выговору, но кто ж виноват, что ты столь же редко говоришь на нем, как дамы 1807-го года на славяно-росском. И нет над тобою как бы некоего Шишкова, или Сергея Глинки, или иной няни Василисы, чтоб на тебя прикрикнуть: извольте-де браниться в рифмах, извольте жаловаться в стихах. Благодарю очень за «Водопад». Давай мутить его сейчас же.
Вла вла — звуки музыкальные, но можно ли, например, сказать о молнии властительница небесного огня? Водопад сам состоит из влаги, как молния сама огонь. Перемени как-нибудь, валяй его с каких-нибудь стремнин, вершин и тому подобное.
2-я строфа — прелесть! — Дождь брызжет от (такой-то) сшибки.
Твоих междоусобных волн.
Междоусобный значит mutuel, но не заключает в себе идеи брани, спора — должно непременно тут дополнить смысл.
5-я и 6-я строфы прелестны.
Не питомец, скорее, родитель — и то не хорошо — не соперник ли? тайной, о гремящем водопаде говоря, не годится — о буре физической также. Игралище глухой войны — не совсем точно. Ты не зерцало и проч. Не яснее ли и не живее ли: Ты не приемлешь их лазури… etc. (Впрочем, это придирка). Точность требовала бы не отражаешь. Но твое повторение ты тут нужно.
Под грозным знаменем etc. Хранишь etc., но вся строфа сбивчива. Зародыш непогоды в водопаде: темно. Вечно бьющий огонь, тройная метафора. Не вычеркнуть ли всю строфу?
Ворвавшись — чудно хорошо. Как средь пустыни etc. Не должно тут двойным сравнением развлекать внимания — да и сравнение не точно. Вихорь и пустыню уничтожь-ка — посмотри, что выйдет из того:
Вот видишь ли? Ты сказал о водопаде огненном метафорически, то есть блистающий, как огонь, а здесь уж переносишь к жару страсти сей самый водопадный пламень (выражаюсь как нельзя хуже, но ты понимаешь меня).
Итак, не лучше ли:
etc. А? или что другое — но разгорится слишком натянуто. Напиши же мне: в чем ты со мною согласишься. Твои письма гораздо нужнее для моего ума, чем операция для моего аневризма. Они точно оживляют меня, как умный разговор, как музыка Россини, — как похотливое кокетство итальянки. Пиши мне, во Пскове это для меня будет благодеянье. Я созвал нежданных гостей, прелесть — не лучше ли еще незваных. Нет, cela serait de l'esprit.
При сем деловая бумага, ради бога, употреби ее в дело…
Пушкин.
1934 год
Сашка — Петьке
Дорогой Петька! Пишу тебе, увы, из Михайловского, так как все более или менее приличные дома отдыха уже, гады, расхватали. В Узком — ни одной койки, в Малеевке — ни одной, в Абрамцеве — ни одной.
О Сочи и Гаграх я уже и не говорю. Сам понимаешь! Чуть б было не попал в Поленово, — обещали отдельную комнатку! — буквально рвал зубами, рыл носом землю, колбасился, как тигр, и все-таки какой-то сукин сын из горкома увел комнату на глазах у всех прямо-таки из-под носа. Так что приходится торчать в Михайловском.