Это самое главное.
В глазах Митьки — прохожие делятся на Мабуз, Чарли Чаплинов, Билли, Мери Пикфорд, Конрадов Вейтов, Коллигари, Мозжухиных, сыщиков, миллионеров, преступников и авантюристов.
Вот из вагона трамвая выскочил изящный молодой человек в широком пальто, кепи, в полосатом шарфе, с трубочкой. Несомненно, этот человек принадлежит к разряду сыщиков — Гарри Пилей.
Митька не сомневается в этом. Для Митьки ясно как ирис, что молодой человек преследует важного государственного преступника. У него нет времени купить у Митьки спичек.
Сыщик перебегает улицу. Ага! Он догоняет человека, который садится в экипаж. Попался, голубчик! Митька бросается к месту происшествия, рискуя попасть под автомобиль, и останавливается около сыщика и преступника.
— Послушайте, Сарказов, — взволнованно говорит Гарри Пиль, — два вагона муравьиных яиц франко Петроград… Накладная в кармане, я только что звонил в трест… Сорок процентов — и ни копейки меньше.
Но у Митьки нет времени дослушать до конца. Его внимание отвлечено другим.
Мимо почтамта быстро-быстро бежит золотоволосая девушка, прижимая к груди вагон книг.
Конечно, это Мери Пикфорд, только что выгнанная из дома своего злостного дяди. Бедняжка! Ее так жаль!
Митька не сомневается, что она сейчас сядет на тротуар и заплачет. Митька уже готов подбежать к ней и подарить самую лучшую папиросу, но в этот миг возле Мери Пикфорд вырастает великолепный экземпляр Конрада Вейта.
Митька останавливается, затаив дыхание.
Конрад Вейт берет под руку Мери Пикфорд.
— Здравствуйте, Соня. Ну как дела?
— Здравствуйте, товарищ Кошкин! Какая совершенно случайная встреча!
Мери Пикфорд ужасно краснеет.
— Товарищ Кошкин, у вас нет ли «Азбуки коммунизма»? У меня позавчера Левка свистнул…
Но Митька уже занят другим: с извозчика слезает чудесный, толстый преступный доктор Мабузо.
Митька знает, что доктор Мабузо курит исключительно «польские» и платит не торгуясь. Он кидается к нему и попадает в живот милиционера. Митька панически взмахивает руками, круто поворачивается, топчется на месте и стрелой летит к Чистым прудам.
— Стой, постреленок! — кричит сердитый милиционер.
Но Митька ничего не слышит.
Ветер свищет в ушах, сердце колотится, захватывает дух, и Митьке кажется, что он Чарли Чаплин и что за ним гонится по меньшей мере рота полисменов на мотоциклетах…
1923
Всесоюзная редкость*
Мне стоило больших трудов вытащить Ивана Ивановича из дому. Он упирался руками и ногами, презрительно морщился и фыркал.
Наконец-то мы очутились на территории выставки. Тогда я взял гражданина Витиева за рукав и сказал:
— Ну-с! Протрите хорошенько свое меньшевистское пенсне, пригладьте патлы, чтобы они на глаза не лезли, и любуйтесь. Видите? Это все сделала ненавистная вам Советская власть в итоге невероятно тяжелых пяти лет революции. А вы еще, помните, говорили: «Погубили Россию большевики! Демагоги! Предатели!» Ведь говорили?
— Говорил, — мрачно сознался гражданин Витиев.
— То-то! А теперь и любуйтесь. Видите — вон киргизская юрта, вон показательная новая, советская деревня… Опять же образцовый скот, инвентарь и сельскохозяйственные машины. Может быть, желаете видеть иностранный отдел? Пожалуйста! Рукой подать… Надеюсь, теперь-то вы не станете отрицать, что глубоко ошибались насчет большевиков?
— Заблуждался, — глухо сказал Витиев.
— Вот и отлично! Теперь погуляйте, посмотрите, поучитесь, так сказать, а мне надо в одно местечко сбегать, я сейчас вернусь. Прощайте!
Через десять минут я увидел, что возле какого-то недостроенного павильона собралась громадная толпа.
— В чем дело?
— Да как же, гражданин! Экспонат. Живого меньшевика показывают.
Я с трудом пробрался через толпу и очутился возле недостроенного павильона. Иван Иванович робко стоял на каком-то пустом ящике и, качая бородкой, неуверенно лепетал:
— Товарищи… погубили Россию… это самое… большевики… демагоги. Хозяйство разрушено… Рабочие голодают…
В толпе раздался дружный хохот.
Рабочий в синей блузе весело подмигнул:
— Ишь ты! Живой меньшевик! И где только такой экспонат достали?
Какой-то мальчишка деловито заметил:
— Ён игрушечный. На пружинку заводится.
— Да ну?
— Вот тебе и ну!
— Ребята, не мешайте слушать, пущай говорит. А ну, ты, волосатый, заводи пластинку про Учредительное собрание!
Иван Иванович растерянно заморгал глазами и, робко кашлянув, сказал:
— Да здравствует это самое… Учредительное собрание.
Толпа залилась дружным хохотом.
— Ай да экспонат!
— Ископаемый, можно сказать. Теперь такого днем с огнем не сыщешь. А ведь в свое время на каждом переулке торчал, и ничего — никто не удивлялся! Переменилась Советская Россия за пять лет! Ох, переменилась!
Обратно мы ехали на извозчике. Я нежно поддерживал потрясенный экспонат за талию. Иван Иванович наклонялся к моему плечу и говорил плачущим голосом:
— Не понимаю, для чего эти самые выставки устраивают?.. Только хороших людей обижают. Погубили Россию большевики… Демагоги… Да здравствует Учре…
Я устало махнул рукой.
На территории выставки весело гремела музыка.
1923
Международный день юношества*
Красные плакаты надувались, как паруса. Гремела музыка. Комсомольцы шли.
Вагон трамвая стоял.
Господин Червонцер нервно смял программу бегов, посмотрел на часы и жалобно простонал:
— Господа-а-а! То-ва-ри-щи! Да что же это такое? Так же нельзя! Долго мы еще будем стоять?
— Часа полтора.
— Пол-то-ра?
— Не меньше. Видите — идут и идут. Конца-краю не видно!
— Не видно, — горестно согласился Червонцер. — Они, значит, идут, а я, значит, на бега опаздываю? Хорошенькие порядочки! Не понимаю, куда смотрит Советская власть!
Однако Советская власть смотрела не туда, куда надо было Червонцеру. Мимо проходили комсомольцы. Сотни молодых голосов пели:
— Ничего себе братский союз и свобода, если я уже опоздал на бега! — печалился Червонцер.
Комсомольцы шли. Загорелые лица смотрели весело и гордо. На плакатах мелькали надписи:
«Смерть палачам рабочего класса».
«Рост комсомола — могила фашизму».
Червонцер посмотрел на часы и заплакал.
— Товарищи! Господа!.. Кроме шуток! Так я же опоздаю на бега! Войдите в мое положение!
— До-лой по-пов! — дружным хором понеслось над толпой.
— Так я же… на бега… опоздаю!
Комсомольцы шли. Червонцер утирал слезы программой бегов.
Через час трамвай двинулся.
— Ну вот! Опоздал на час! Куда смотрит Совнарком?
— Это еще ничего, гражданин! А вот через год комсомол вырастет в три раза, и вы опоздаете на бега ровно на три часа.
— Так это, значит, лет через десять я и совсем до бегов не доеду? — спросил уныло Червонцер.
— Будьте уверены!
1923
Упрямый американец*