— А это кто такие? — вдруг строго заинтересовался президент, останавливаясь.
— А это-с оппозиция!
Президент густо побагровел.
— Чего-чего?
— Оппозиция, господин президент… Да вы не извольте беспокоиться: социал-демократы все. Свои парни… Видите, как приветствуют? Фашистам сто очков вперед дадут. Честь по чести.
— Гм… А зачем же все-таки оппозиция?
— А как же-с! Помилуйте! Как в лучших домах. Ежели республика, значит, и оппозиция. Свобода, — значит, равенство и прочее. Хе-хе! Да вы подойдите к ним, вашдитство, поговорите. Они любят, когда с ними начальство разговаривает.
— Здорово, ребята!
— Здрав-желай-ваш-дит-ство! — хором ответила оппозиция.
Гинденбург ткнул в одного из оппозиции пальцем и спросил:
— А что это у тебя, братец, на палке?
— Знамя оппозиции, вашдитство, социал-демократическая газета «Форвертс».
— Ага… гм… Германию любишь?
— Так точно, вашдитство, люблю!
— Молодец. Продолжай в том же духе.
— Рад стараться!
— А как зовут твоего императора?
— Его величество Вильгельм Второй, Гогенцоллерн!
— Правильно. Начальство уважаешь?
— Уважаю.
— То-то! Начальство, братец, надо уважать. Какого полка?
— Второго интернационального.
— Кормят хорошо?
— Так точно!
— Ни на что не жалуешься?
— Никак нет!
Гинденбург растроганно высморкался и, смахнув маршальским жезлом со щеки большую красивую слезу, воскликнул:
— Молодцы, ребята! Ей-богу, молодцы!
— Р-р-рады стараться, ваш-дит-ство!! — гаркнули молодцы.
— А вы говорите — оппозиция, — подобострастно прошептал Лютер. — Будьте уверены. Как в лучших республиканских домах-с. Денег не жалеем.
Радостно сияло солнце. Было тихо, но весело.
1925
Антисоветский блок*
Затея с антисоветским блоком не выгорела. Противоречия, взаимные споры и внутренние заботы отдельных держав не дали им объединиться в общем выступлении.
— Господа! — сказал Чемберлен. — Мы собрались сюда для того, чтобы выработать окончательные меры удушения — не к ночи будь сказано — Союза ССР. Только действуя по строго обдуманному плану, солидарно и дружно, мы сможем раздавить большевиков. Возражений не имеется?
— Не имеется! Не имеется! — хором подтвердили Пенлеве, Муссолини, Келлог, Штреземан и прочие.
— Великолепно! — воскликнул Чемберлен. — В таком случае не будем терять драгоценного времени и приступим к делу. Кто желает высказаться?
— Я желаю высказаться, — бойко встал американец Келлог. — Прежде всего надо составить план…
— Ви-но-ват! — забеспокоился француз Пенлеве. — Виноват, прошу без намеков!
— И никаких тут намеков, — смутился Келлог. — Дайте досказать, какой план…
— Нет-с, уж вы, будьте любезны, не досказывайте. Знаем мы, какой план. План Дауэса небось для Франции? Знаем, знаем. Этот номер не пройдет.
— Господа, прошу без личных выпадов. Призываю вас к порядку. Беру слово для внеочередного заявления: дело в том, что куда-то румын исчез, боюсь, как бы он из передней шубы не унес, вы, господа, за ним посматривайте. Ну-с, кто еще желает высказаться?
— Разрешите мне, — сказал Пенлеве. — Как представитель великой Франции, заявляю, что прежде всего надо заставить СССР заплатить долги. Это безобразие, когда не платят долгов!
— Да, ужасное свинство, — заметил Келлог.
— Виноват. Вы, кажется, что-то сказали?
— Вот именно, сказал, что свинство не платить долгов.
— Это намек?
— Хорошенький намек, ежели некоторые державы набрали в кредит миллиардов на пять, а потом и хвостиком прикрылись.
— Прошу оградить меня от неуместных выпадов! — закричал Пенлеве, багровея. — Можете подавать в суд. Суд разберет.
— Можно и без суда, — сипло заметил Цанков, небрежно играя веревкой.
— А вас не спрашивают. Молчали бы лучше. Наделали делов, а теперь веревочкой забавляетесь. Тоже хорош гусь! Чуть было всех не закопал. Повеса несчастный!
— Господа! Внеочередное заявление! Где румын?.. Ах, виноват, вот он… Вы посматривайте за ним все-таки. Ну-с, кто следующий?
— Я бы хотел, — прошептал Штреземан, — предложить как можно скорее снять…
— И не предлагайте, — прервал его Чемберлен, — все равно не снимем.
— Да нет, я бы предложил сначала снять…
— Не снимем! Не снимем! И не заикайтесь. Сегодня с вас снимешь военный контроль, а завтра Гинден…
— Да нет же! Скатерть со стола предлагаю снять. А то вот они как-то подозрительно смотрят. Того и гляди, сопрут-с.
— Кто они?
— Они-с. Малая Антанта-с. Хи-хи.
— Следующий!
— Господа! Внеочередное заявление! У меня портсигар свистнули. Где румын? Уже нету. Только что тут крутился! Простите, я сейчас…
— Э, нет! Уж вы, будьте добры, посидите, а то, как некоторые, наберут на память миллиардов в кредит до среды, а потом ищи ветра в поле.
— Господа, призываю вас к порядку. Кто следующий?
— Я, — заявил Муссолини. — Деловое предложение. Предлагаю СССР вывозить в Италию хлеб, а то Америка берет втридорога!
— Пр-р-рошу без намека.
— Господа, мне кто-то дал по морде.
— Тише! Тише! Не все сразу! У кого еще заявления?
— У меня заявление: румын шубы унес. Бежим!
И шумной толпой антисоветский блок в полной согласованности и солидарности выбежал на улицу.
«На таком блоке можно повеситься!» — с тоской подумал Чемберлен, оставшись один.
1925
Не жизнь, а жестянка!*
В Варшаве, в одном из огородов по Смольной улице, найдены два пакета, содержавшие кило сильного взрывчатого вещества, две капсюли к гранатам и два фитиля.
Газеты высказывают предположение, что пакеты предназначались для взрыва здания штаба.
Несомненно, что в данном случае налицо подготовка новой провокации.
— Собачья жизнь! — пробормотал польский охранник пан Шпиковский, уныло приклеивая некрасивую рыжую бороду. — Не жизнь, а жестянка! Тьфу! Кстати, о жестянке. Как бы не забыть. Эй, Маринка! Там, в буфете, на третьей полке справа, два фунта динамита в жестянке. Так ты принеси. Да парочку капсюлей захвати, — может, пригодится. Осторожнее! Осторожнее! А то все бомбы мне там переколотишь.
Взяв узелок с динамитом под мышку, пан Шпиковский вышел на улицу.
— Собачья жизнь, — бормотал он, — куда бы этот узелок положить? Гм! Ума не приложу.
Мимо пана Шпиковского пробежала веселая толпа детишек. Они приплясывали и громким хором пели:
— Уже, начинается! — горько улыбнулся пан Шпиковский. — Детишки и те дразнят. Собачья жизнь! Эх, пойтить, что ли, коммунисту какому-нибудь подбросить?
— Здравствуйте! Тут живет товарищ Карл?
— Здравствуйте. Тут. А что такое?
Пан Шпиковский конспиративно подмигнул и похлопал легонько по узелку.
— Тут ему посылочка маленькая, хе-хе… — сказал он, понизив голос. — Из Коминтерна, знаете ли. Совершенно секретно. В собственные руки. Разрешите, я оставлю?
— Гоните его к черту! — раздался голос из глубины квартиры. — Шляются тут каждый день с бомбами… В шею его! Хорошенько! Надоело, право!