— В сущности, наши требования сводятся к следующему: восьмичасовой рабочий день, всеобщее разоружение и все политические права рабочим. Не так ли? В чём же дело? По имеющимся у меня точнейшим сведениям, Матапаль готов пойти на восьмичасовой рабочий день. Политические права? Если не считать некоторых пустяковых ограничений, мы имеем все политические права, вплоть до права жениться без контроля верховного совета предпринимателей и иметь неограниченное количество детей мужского пола (о девочках я не говорю: на черта они нам сдались!). Что же касается всеобщего разоружения, то, на мой взгляд, дело обстоит проще. Из-за чего, собственно, заварилась каша? Пусть СССР разоружится, примкнёт к Соединённым Штатам, и дело с концом, не так ли, товарищи?
(Шум. Крики: «Долой!» Свист. Голоса: «Просим!»)
— Ну, что ж, — сказал Галифакс, когда шум в зале улёгся. — Ну, что ж. Я сказал всё, что должен был сказать. Больше никаких предложений не имею. Однако снимаю с себя всякую ответственность за последствия упорства Пейча. Матапаль шутить не любит. И я не буду удивлен, если завтра у нас в водопроводах не окажется воды, в булочных — хлеба, в кухнях — газа и в лампочках — света.
С этими словами Галифакс сошёл, окружённый своими сторонниками, с трибуны и, провожаемый свистками, скрылся в боковом проходе.
— Старая песня! — послышались возгласы. — Басни! Заячья душонка! Долой Галифакса! Да здравствует Пейч!
Заседание было закрыто.
— Этот тип мне не нравится, — сказал человек в кожаной куртке, выходя с Пейчем на воздух.
Пейч задумчиво затянулся.
— Как вам сказать… Пожалуй, вы правы. Однако уже полночь, а нам с вами предстоит о многом переговорить.
…В первом часу ночи Матапаль выслушал живую фоностенограмму заседания стачечного комитета.
— Хорошо, — сказал он и сделал несколько пометок в блокноте.
Затем он позвонил в секретариат.
Одновременно в пяти разных концах города пять телеграфистов приняли в эту ночь пять радиотелефонограмм.
В первых четырёх местах: в центральном управлении водопроводов, на газовом заводе № 17, на Бруклинской электрической станции и в мукомольном тресте — радиотелефонограммы были одинакового содержания:
«НЕМЕДЛЕННО ВЫКЛЮЧИТЬ РАЙОН РЕДЖИНАЛЬД-СИМПЛЯ ИЗ СЕТИ СНАБЖЕНИЯ. УБЫТОК ПО ТЕКУЩЕМУ СЧЕТУ № 711 СОЕДИНЁННОГО БАНКА ШТАТОВ. МАТАПАЛЬ».
В пятом месте:
«НАЧАЛЬНИКУ ГРУППЫ № 9. С ПЯТИ ЧАСОВ УТРА ВЫ ЗАНИМАЕТЕ ПУНКТЫ У РЕДЖИНАЛЬД-СИМПЛЯ ПО ДИСПОЗИЦИИ № 488. ПОЛНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ. ТОЧНОСТЬ И СВОЕВРЕМЕННОСТЬ ВЫПОЛНЕНИЯ — НА ВАШЕЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ. МАТАПАЛЬ».
На рассвете обитатели Реджинальд-Симпля обнаружили отсутствие воды и газа на кухнях.
Затем оказалось, что хлеба в булочных нет.
Тока не было.
Весь район Реджинальд-Симпля был оцеплен группой 9, снабжённой наиболее усовершенствованными аппаратами фиолетовых лучей, действовавших на расстоянии одного километра и ослеплявших каждого, попавшего в сферу их влияния, на двое суток.
В десять часов утра над Реджинальд-Симплем пролетело восемнадцать аэропланов, сбрасывающих летучки следующего содержания:
«Прекратите забастовку — прекращу блокаду. Согласен на восьмичасовой рабочий день. Матапаль».
Жёны рабочих, вышедшие на рынок, были остановлены пикетами группы 9.
Толпы рабочих вышли из домов на улицы.
Их лица были бледны, но твёрды.
Пейч быстро вышел из своей квартиры и вмешался в толпу.
Его окружили.
Он взобрался на штабель угля и, решительно вынув изо рта трубку, сказал:
— Товарищи! Мы предвидели это. У нас есть некоторый запас воды и хлеба. Мужайтесь. Карточки на хлеб и воду можно получить у секретаря стачечного комитета.
Толпа женщин кинулась к зданию стачечного комитета.
— Да здравствует забастовка! — кричали одни.
— К чёрту! Дело зашло слишком далеко! Напрасно мы не послушались Галифакса. Галифакс? Мы пойдём посоветуемся с Галифаксом, — говорили другие.
Но Галифакса нигде не было.
— Галифакс, — сказал второй секретарь, — вы не оправдываете своего жалованья. Вы сообщаете, что в распоряжении стачечного комитета не имеется ни одного килограмма хлеба. Тем не менее оказывается, что хлеба имеется на четыре дня. Что это значит?
Галифакс разгладил медно-красные усы.
— Галифакс, ваш авторитет среди рабочих падает. Поднимите его, и мы поднимем вашу ставку.
В два часа Матапаль произнёс коротенькую речь на заседании совета миллиардеров.
Он сказал:
— Господа, борьба началась. Наши силы превосходят силы неприятеля вчетверо. Рабочие будут раздавлены. Призываю вас к выдержке и дисциплине. Больше я ничего не имею сказать.
Экспресс Нью-Линкольн — Нью-Йорк приближался к городу.
Профессор Грант дремал, прислонившись к мотающимся подушкам купе.
6. У Таймс-сквера на Бродвее
Пейч сказал:
— У нас мало хлеба и воды, но у нас достаточно угля, чтобы пустить в действие электромотор нашей радиостанции.
Радиотелеграфист надел на уши приёмники и, настроив их, как арфист настраивает арфу, стал передавать депешу.
Снасти антенн озарились нежным голубоватым светом.
В тот же миг все слухачи земного шара, сидящие в бронированных будках супердредноутов, в лёгких, дюралюминиевых кабинах самолётов, в комфортабельных кабинетах редакций и министерств, в голубятнях профсоюзов, услышали тонкий, высокий звук незримой волны электричества:
«ТОВАРИЩИ! НА ПОМОЩЬ! НАД НАМИ ПРОИЗВЕДЕНО НАСИЛИЕ. МЫ ЗАПЕРТЫ МАТАПАЛЕМ В РАЙОНЕ РЕДЖИНАЛЬД-СИМПЛЯ. ПРОДОВОЛЬСТВИЯ НА ТРИ ДНЯ. ВЫХОДЫ ОХРАНЯЮТСЯ ГРУППОЙ 9. ТРЕБУЙТЕ СНЯТИЯ БЛОКАДЫ. ЕЩЁ ДВЕ НЕДЕЛИ — И МЫ ПОБЕДИМ. БОЛЬШАЯ ПРОГРАММА ВООРУЖЕНИЙ СОРВАНА. ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ! ПЕЙЧ».
— Пейч телеграфирует всему миру, — сказал второй секретарь Матапалю. Мне кажется, что дело заходит слишком далеко.
Матапаль вцепился в ручки кресла.
— Посмотрим, — процедил он сквозь золотые зубы. — Пошлите контррадио. Прошу вас докладывать о положении дел каждые десять минут.
Второй секретарь поклонился.
— Подождите. — Матапаль понизил голос: — Ваше мнение по поводу событий?
— Мы зашли слишком далеко. Хлеб, вода, газ — это допустимо… Но вооружённая сила… Мы нарушили элементарные права граждан Штатов.
— Вы думаете?
Матапаль записал несколько слов в блокнот.
В этот миг раздалось мелодичное пенье радиофона. Матапаль включил усилитель.
Из рупора послышался голос первого секретаря:
— В рабочих районах волнения. За час произошло в разных частях города 150 митингов протеста. Рабочие требуют снятия блокады Реджинальд-Симпля. Настроение тревожное. Получены радио о волнениях в Австралии, Англии, Японии; жду ваших распоряжений.
Матапаль подвинул к себе трубку и отрывисто отчеканил:
— Усильте охрану банков. Произведите тайную мобилизацию всех групп. Пресса должна выпустить экстренные выпуски с какой-нибудь сенсацией, отвлекающей общественное внимание от событий. Можно взорвать небоскрёб на углу Пятой авеню и Бродвея, убытки по счёту номер семьсот одиннадцать. Используйте Галифакса.
— Будет исполнено.
Матапаль кивнул головой. Второй секретарь вышел.
Экспресс влетел под стеклянный купол нью-йоркского Пенсильванского вокзала. Профессор Грант и Елена вышли из купе.
Было три часа двадцать пять минут дня, то есть тот наиболее тихий час Нью-Йорка, когда клерки ещё сидят на высоких табуретах в бетонных клетках, между небом и землёй, вращая ручки счетчиков, лая в настольные телефоны и прикладывая стальные линейки к листам гроссбухов. Тот час, когда мистеры в узких пальто лихорадочно вывинчивают автоматические ручки у палисандровых прилавков банков и с треском выдирают листки из чековых книжек. Час прилива шёлковых цилиндров на биржах, час куска свинины, жарящегося над синим веером газовой плиты.