Он с тихим бессознательным благоговением глядел на долину. Оттуда уже возвращались Инчу-Чуна и Виннету, на этот раз верхом, ведя на поводу лошадь Клеки-Петры. Мы встали, чтобы направиться к лагерю, в который прибыли одновременно со всадниками. Возле бочонка, облокотясь на него, стоял Рэтлер с огненно-красным распухшим лицом и вытаращенными на нас глазами. Этот опустившийся человек успел за короткое время нашего отсутствия проглотить столько виски, что уже не мог больше пить. В его взгляде можно было прочесть ярость дикого быка, готовящегося к нападению. Я решил тайком наблюдать за ним.
Вождь индейцев и Виннету соскочили с лошадей и приблизились к нам. Мы стояли, образуя довольно широкий круг.
— Решили ли мои бледнолицые братья: оставаться им здесь или уйти? — спросил Инчу-Чуна.
Между тем у старшего инженера мелькнула хитрая мысль, и он ответил:
— Если бы нам даже хотелось уйти, мы все же должны были бы остаться, чтобы не ослушаться данных нам приказаний. Сегодня же я пошлю гонца в Санта-Фе с запросом, после его возвращения смогу дать тебе ответ.
Это было недурно выдумано, так как мы должны были справиться с работой еще до возвращения гонца. Но вождь решительно возразил:
— Я не стану ждать так долго. Мои бледнолицые братья сейчас же должны мне сказать, что они намерены делать.
В это время к нам подошел Рэтлер с наполненной кружкой. Я подумал было, что он наметил меня, но он направился к краснокожим и сказал заплетающимся языком:
— Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их желание и уйдем. В противном случае мы не сделаем этого. Пусть молодой индеец начнет! Вот огненная вода, Виннету!
Он подал ему кружку. Виннету отступил на шаг, сделав отстраняющий жест рукой.
— Как? Ты не хочешь пить со мной? Какое страшное оскорбление! Хорошо же! Я разолью виски по всей твоей физиономии, проклятый краснокожий! Слизывай ее, если не хочешь пить!
Прежде чем кто-либо успел помешать ему в этом, Рэтлзр швырнул кружку со всем ее содержимым в лицо молодого апача. По понятием индейцев это было смертельной обидой, и Винетту, не долго думая, нанес дерзкому такой удар кулаком в лицо, что тот грохнулся наземь. Только с большими усилиями ему удалось подняться. Я уже приготовился вмешаться, так как думал, что Рэтлер будет продолжать в том же духе, но этого не случилось. Он только угрожающе выпучил глаза на молодого апача и, пошатываясь, с проклятиями удалился к бочонку.
Виннету вытер свое лицо, на котором застыло каменное выражение, не позволяющее проникнуть в то, что происходило в его душе.
— Я спрашиваю в последний раз, — сказал вождь. — Покинут ли сегодня бледнолицые эту долину?
— Мы не имеем права сделать это, — был ответ.
— В таком случае мы покидаем ее. Между нами не может быть мира.
Я сделал попытку выступить посредником, но тщетно — трое пришельцев уже направились к лошадям. Вдруг раздался голос Рэтлера:
— Убирайтесь поскорее, краснокожие собаки! А за удар в лицо ты мне ответишь, молокосос!
В десять раз скорее, чем можно было ожидать от него в таком состоянии, Рэтлер выхватил из находившейся рядом с ним повозки ружье и прицелился в Виннету. Последний стоял без всякого прикрытия, и пуля непременно должна была попасть в него. В этот момент Клеки-Петра в ужасе закричал:
— Прочь, Виннету! Скорей с дороги!
Одновременно с этим он сделал прыжок, чтобы стать перед молодым апачем и закрыть его. Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился рукой за грудь, пошатнулся несколько раз и затем тяжело упал на землю. Но в этот же момент повалился и Рэтлер — уже от моего удара. Чтобы предупредить выстрел, я поспешно подскочил к нему, но все же опоздал. Раздались крики ужаса, одни апачи не проронили ни звука. Они тотчас опустились перед пожертвовавшим собой другом на колени и молча искали рану. Она оказалась возле самого сердца, и из нее ручьями струилась кровь. Я подошел к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты. Лицо его сразу побледнело и осунулось.