— Не надо! — крикнул Ким и так сильно взмахнул руками, что папироса выпала и, шипя, погасла в сугробе. — Не надо даже об этом думать… Мне кажется, тогда все кончится… Я не представляю себе… Я в шахте работаю… Когда руду вырабатывают, камеры остаются… Сто метров ширина, пятьдесят глубина… Сплошной мрак… Думать об этом, понимаешь, словно в такую камеру заглядывать…
— Ничего, — обнадеживающе сказал узколицый, — еще лет тридцать проживет… А то и сто… Теперь возле него отечественная медицина дежурит… Отравителей скоро расстреляют, так что беспокоиться нечего… Отечественная медицина это, брат ты мой… У нее приоритет… Вон артистке Орловой омоложение сделали… Так это ж артистке, а он вождь… Пересадят сердце молодого, легкие там, селезенку всякую… Любой отдаст… Я отдам, ты отдашь…
— Конечно, отдам! — крикнул Ким с жаром, даже несколько испуганно, точно боясь, что узколицый заподозрит его в нежелании отдать свое сердце.
Они шли по замерзшему бульвару, на спинках занесенных снегом скамеек сидели вороны. Бульвар был огражден железной решеткой, точно такой же, как и городской сад, видно, изготовленной по одному заказу, но оканчивался старыми гранитными столбиками, меж которыми провисали очень красиво цепи. У столбиков узколицый протянул Киму еще одну папиросу, дал прикурить, кивнул, пересек мостовую и вскоре исчез в переулке. Ким постоял некоторое время, сбивая снег с цепей ботинком. Возбуждение улеглось, и он почувствовал мороз, ступни окоченели, он попробовал поджать пальцы ног в ботинках, чтобы разогреть их. Вдруг прилив стыда необычайной силы возник и опрокинул его грудью на гранитный столб. Он полежал так, зарываясь лицом в снеговую шапку, покрывающую столбик сверху, словно пытаясь спрятаться от видений ночи, не совсем ясно сознавая, что именно ищет, пока не ощупал единственную бумажку.
«Достать денег, — с облегчением подумал Ким. — Зон обещал… Уеду сейчас, полежу в общежитии на койке, посплю…»
Прямо перед ним виднелось знакомое розовое здание железорудного треста, возле которого должны быть телефонные будки.
И действительно, Ким очень скоро нашел такую будку, промерзшую насквозь, заперся там, достал записку с телефоном и, отогревая во рту коченеющие пальцы, набрал номер, ужасно волнуясь. К телефону долго не подходили, наконец кто-то снял трубку.
— Зон, — крикнул Ким. — Зон, это ты?
— Вам кого? — удивленно спросил мужской голос.
— Мне Зона… То есть Сеню, — торопливо выпалил Ким имя, Бог весть откуда выплывшее, — черненький такой…
— Сейчас он подойдет, — сказал мужчина.
— Алло, — сказал Зон.
— Здравствуй, — крикнул Ким, — это я… Узнаешь?
— Узнаю… Дверь захлопнул?
— Захлопнул… Как у тебя?
— Все в порядке… Знаешь, я поговорю с Федей… Это помощник начальника участка… Сейчас ему должны дать участок… Новый горизонт нарезаем… Он тебя возьмет… Заработки там хорошие…
— Спасибо, Зон, — сказал Ким.
— Ну, звони… Приедешь на рудник, заходи…
— Зон, — сказал Ким, — мне надо тебя видеть…
— Хорошо, заходи утром…
— Нет, Зон, мне надо сейчас…
В трубке молча дышали.
— Зон… Мне обязательно… Я… Я тебе потом объясню…
— Хорошо, — сказал Зон. — Приходи…
Ким опустил трубку, аккуратно вдев в рычажок, перебежал через дорогу, чтоб идти по противоположной от гостиницы «Руда» стороне, и, несмотря на усталость, пошел так быстро, что вскоре оказался у городского сада с розовым от солнца снегом. Но криков детворы теперь слышно не было, очевидно, из-за мороза. Какой-то закутанный башлыком прохожий показал ему улицу. Дом был двухэтажный, однако, в отличие от Катиного, довольно ветхий. Нижний этаж каменный, верхний — деревянный, надстройка. Ким вошел в подъезд, спросил квартиру у женщины, трущей на лестнице снегом ковер.
— Это во двор надо, — сказала женщина, — второй этаж имеет отдельный вход.
Ким свернул во двор, поднялся наружной деревянной лестницей к галерее, оттуда вышел в коридор, где пахло мыльной водой и разваренной картошкой, с трудом разглядывая в темноте двери, так как свет проникал лишь в конце окна, кажется, прикрытого ставнями. Наконец он нашел наружную дверь у самого окна, которое было не прикрыто ставнями, а просто забито фанерой, кусок грязного стекла вставлен только в верхнюю часть рамы. Ким поискал глазами звонок, не нашел его и постучал в дверь, вначале костяшками пальцев, затем кулаком.
5
Зон был в дорогом бостоновом костюме, темно-синем, и шелковой полосатой рубашке. Он сразу схватил Кима об руку, сжал локоть так больно, точно боялся, что Ким вырвется, и поволок в коридор. Ким успел лишь заметить оклеенную газетами переднюю комнату или кухоньку, где что-то варилось на примусе. Зон подвел Кима к заколоченному окну, спросил, по-прежнему сжимая локоть: