— Матвей Павлович, — сказал Зон, — я понимаю вас… Но поймите и меня… Поймите свою измученную сестру… Вы лицо безответственное… Но судьба вашей сестры для меня далеко не безразлична…
— Оставь, Сеня, сказала Майя, — ты волнуешься, и вы опять поссоритесь…
— Нет, подожди, — крикнул Зон. — Советская власть сделала меня инженером… И что б там ни было… мне эти березки… в общем, Россия… Я готов копать землю, если потребуется… И я презираю тех, кто плюет в сторону, откуда он получает хлеб и сало.
— Да, — тихо сказал Матвей, — я знаю, что без тебя мы б с сестрой голодали… Сестра кладовщик в детсаду… Копейки, конечно… Я знаю… Думаешь, я не догадываюсь… Допустим… Но наши родственники… Они все отвернулись… И в Москве, и где угодно… А ты помогаешь…
— Матвей Павлович, — сказал торопливо Зон, — поверьте, я не намекал… Я говорил абстрактно… В основном о себе… У меня иногда тоже возникает подобная мысль… Когда я пьян или расстроен… Поэтому мне особенно неприятно слышать со стороны…
— Милый Сеня, — медленно сказал Матвей, — какой бы ты был замечательный человек, если б у тебя для этого была малейшая возможность…
— Матвей, хочешь чаю? — спросила Майя.
— Вина, — сказал Матвей, — хоть полрюмки… Я хочу выпить за ваше счастье… А кто это? — заметил он вдруг прилипшего к стене Кима.
— Это мой товарищ по работе, — сказал Зон.
Матвей пристально посмотрел, протянул вперед руку с подрагивающими растопыренными пальцами и сказал с дрожью в голосе:
— Юноша, дай мне свою руку…
— Перестань, Матвей, — сказала Майя, — это у него на нервной почве… Он у всех просит руку… У каждого нового человека… К нам редко ходят… Гости сегодня пришли, я их предупредила, чтобы они не обращали внимания… А с водопроводчиком получился скандал. Я была на кухне…
— Да, — сказал Матвей, — он думал, я прошу папиросы, протянул пачку, а когда я хотел подержать его руку, вырвался и начал материться… Ты ведь тоже, Сеня… Я в тебя плюнул из-за руки… Я понимаю, тут не презрение… Просто прихоть сумасшедшего унижает тебя… Прихоть слабого унижает… Юноша, повернулся Матвей опять к Киму, — я давно не держал молодой ладони… Мы с сестрой сидим иногда вдвоем, я держу ее ладонь… Но я хочу чувствовать и другие ладони… У меня парализованы ноги…
— Не обращайте внимания, — сказала Киму Майя, однако Ким оторвался от стены, подошел, протянул руку, и Матвей Павлович жадно схватил ее сухими дрожащими пальцами, гладя, ощупывая. Лицо его покраснело, оживилось.
— Давайте выпьем, — радостно сказал он.
Майя налила четыре рюмки, вино было вкусным, холодноватым. Матвей Павлович выпил свою, не выпуская ладони Кима, поставил пустую рюмку на полочку перед собой. Глаза его блестели…
— Молодость, — мечтательно сказал Матвей Павлович. — Но пасаран! — неожиданно крикнул он удивительно молодым голосом. — Они не пройдут… Это по-испански. — Он перехватил ладонь Кима левой рукой, а правую согнул в локте, сжав пальцы в кулак, тощий до прозрачности. — Смерть фашизму! — крикнул Матвей Павлович. — Испания, — счастливо смеясь, повторял он, — какие ребята… Интербригада… Танки горели, как солома, — выкрикивал он так громко, что на столе что-то звякнуло, покатилось. — Но пасаран! Знаешь, юноша, как летели головы… На тебя «хейнкель» пикирует, а ты стоишь, и хрен ему в глотку…
— Не надо было давать вина, — сказал Зон, — это начинается припадок… Я вижу по пятнам на лице…
— Матвей, — сказала Майя, — пойдем спать… Уже пора. — Она пыталась разжать его пальцы, чтоб освободить ладонь Кима, но Матвей Павлович вцепился мертвой хваткой, сжал так, что Ким вздрогнул от боли.
— Подожди, — сказал Матвей Павлович, — я сейчас сам отпущу. — И вдруг запел какую-то иностранную песню, очевидно, испанскую. Первый куплет он пропел довольно мелодично, хоть и сорванным голосом, а потом начал хрипеть, однако лицо его по-прежнему улыбалось и было полно вдохновения. Подошел Зон, и они вдвоем с Майей высвободили ладонь Кима. Потом Майя увезла продолжавшего хрипеть и улыбаться Матвея Павловича за ширму. Ким постоял, разминая слипшиеся пальцы, особенно сильно ноющие в суставах, покрутил шеей, чтоб хоть немного унять разламывающуюся от боли голову, болело полосами, тянущимися от затылка через череп к бровям.
— Зон, — сказал он, едва шевеля губами, уставая от каждого слова, — Зон, никогда мой отец не изменял матери… Какая подлая выдумка…
— О чем ты? — удивленно спросил Зон. — Ложись спать, тебе сейчас на раскладушке постелют… Если хочешь, можешь выйти, помыться и так далее… В переднюю, и налево дверца…