Видишь, они устремляют крик сострадания к вам, и ласкают вам руку своей иссохшей рукой. Они понимают вас лишь, если вы очень несчастны; они плачут с вами и утешают вас. Малютка Нелли пришла к каторжнику Достоевскому, прочь от своего позорного дома, и, умирающая в лихорадке, долго смотрела на него своими большими глазами, черными, трепетными. Маленькая Соня (она существовала, как и другие) обняла убийцу Родиона после того, как он признался в своем преступлении. «Ты погубил себя!» — сказала она ему с выражением отчаяния. И, внезапно вскочив, она бросилась к нему на шею и обняла его… «Нет на земле сейчас нет человека более несчастного, чем ты!» — вскрикнула она в порыве жалости, и вдруг разразилась рыданьями.
Как Анна, и как та, которой нет имени и которая пришла к юному и печальному Бонапарту, малютка Нелли утонула в тумане. Достоевский не сказал, что стало с Соней, бледной и исхудалой. Ни ты, ни я, мы не знаем, могла ли она до конца помочь Раскольникову в его искушении. Я этого не думаю. Очень тихо ускользнула она из рук его, слишком много выстрадав и слишком много любя.
Ни одна из них, видишь, не может остаться с вами. Они были бы слишком печальны, и им стыдно остаться. Когда вы больше не плачете, они не осмеливаются взглянуть на вас. Они научают вас тому, чему они должны вас научить, и уходят. Они приходят через холод и дождь поцеловать вас в лоб и осушить ваши слезы, и страшная тьма снова их захватывает. Ибо они должны, быть может, идти в другое место.
Вы знаете их, лишь когда они сострадательны. Не надо думать ни о чем другом. Не надо думать о том, что могли бы они делать в потемках. Нелли в ужасном доме, Соня, пьяная, на бульварной скамье, Анна, относящая пустой стакан к виноторговцу темного закоулка… быть может, они были жестоки и непристойны. Это создания плоти. Они вышли из мрачного замкнутого угла, чтобы дать поцелуй жалости под зажженной лампой большой улицы. В этот миг они были божественны.
Надо забыть все остальное.
Монэль умолкла и посмотрела на меня.
Я вышла из ночи, сказала она, и я войду в ночь. Ибо я тоже, я маленькая распутница.
И Монэль сказала еще:
Мне жаль тебя, мне жаль тебя, мой любимый.
И все же я снова войду в ночь; ибо необходимо, чтобы ты меня потерял, прежде чем снова найдешь меня. И если ты найдешь меня, я ускользну от тебя снова.
Ибо я та, которая одна.
И Монэль сказала еще:
Так как я одна, ты даешь мне имя Монэль, но ты будешь грезить, что и все другие имена — мои.
Я вот эта и вон та, и та, у которой нет имени.
И я поведу тебя меж сестер моих; они, это я сама, и подобны распутницам без разума.
И ты увидишь их в терзаньях себялюбия, наслаждения, и жестокости, и надменности, и терпения, и жалости, еще вовсе не нашедшими себя.
И ты увидишь, как они уйдут искать себя, вдаль.
И ты найдешь меня, и я найду себя; и ты меня потеряешь, и я себя потеряю.
Ибо я та, которую чуть найдешь — потеряешь.
И Монэль сказала еще:
В этот день маленькая женщина коснется тебя рукой, и исчезнет.
Потому что все вещи быстротечны; но Монэль самая быстротечная.
И раньше, чем ты снова найдешь меня, я научу тебя в этой равнине, и ты напишешь книгу Монэль.
И Монэль протянула мне выдолбленный дурнопахучник, где горело розовое волоконце.
— Возьми этот факел, — сказала она, — и жги. Сжигай все на земле и на небе. И разбей дурнопахучник, и погаси его, когда сожжешь; ибо ничто не должно быть передано.
Дабы ты стал второй нартекофор, и да разрушаешь огнем, и огонь, нисшедший с неба, да вновь взойдет на небо.
И Монэль сказала еще:
Я буду говорить тебе о разрушении.
Вот слово: Разрушай, разрушай, разрушай. Разрушай в себе самом, разрушай вокруг себя. Освобождай место своей душе и другим душам.
Разрушай все доброе и все злое. Обломки подобны.
Разрушай древние жилища людей и древние обиталища душ. Мертвое — суть зеркала, что искажают.
Разрушай, ибо всякое созидание исходит из разрушения.
И, для высшей благости, надо уничтожать благость низшую. И, таким образом, новое благо появляется, насыщенное злом.