Он ликовал. Страхи, сомнения, мелкие слабости внезапно оставили его. Как только объявил он свое торжественное решение, все стало просто, но, увы, далеко не так, как казалось тогда!
6
ГИ ДЕ РЕКЛОЗ
Этот самый Ги де Реклоз, которого старая кормилица и вся челядь прочили Жанне в женихи, вскоре появился, но без свидетелей. Он был при параде: сапоги кордовской кожи со шпорами в руку толщиной вызолоченными в два слоя, алая мантия с галунами, накидка с горностаевым воротником и шляпа, опушенная тем же мехом. Он был надушен, манерен и завит до неприличия. Сквозь редкую бороденку просвечивал узкий подбородок, над верхней губой пробивались молоденькие усики, по краям заплетенные в смешные косички. Круги под глазами свидетельствовали о том, что дни свои он проводит явно не за молитвой. У него был тонкий голос, которому он старался придать «мужественную» хрипотцу, и длинные девичьи ресницы. Я еще раз прошу у вас, милые братья, прощения за мою злость. Ги де Реклоз не угодил мне, но так ли уж он отличен от других юношей?
— Сеньор Анселен, — сказал он, — поговаривают о вашем скорейшем отбытии в крестовый поход. Только и разговоров, что о сборище на вашем гумне; все в тревоге.
— Я не заслужил такой чести, Ги.
— Уверяю вас, говорят лишь о вашем внезапном и неожиданном для такого возраста решении.
— Не думаешь ли ты, что я не смогу удержаться в седле и метнуть копье?
— Я далек от этих мыслей, господин. Ваши подвиги всем известны.
— Интересно, кто же эти все. Я ведь не участвовал ни в одном состязании и не появлялся на турнирах.
Ги де Реклоз мучительно покраснел, прокашлялся и начал другим тоном:
— Господин Анселен, вы не ждали меня?
— Я думаю, тебя ждал кое-кто другой. Хочешь, я ее позову.
— Минуту. Вам, конечно, известно, что Жанна очень дорога мне?
— Дерзость тебе к лицу. Еще что?
— Мое чувство к ней растет и становится все сильнее… Я не могу ни есть ни спать, как подумаю, что она не станет моей супругой, желанной и почитаемой.
— Поистине лучше не скажешь! Но жениться, дорогой мой господин Ги, лучше не под влиянием безумного порыва или каприза. Жанне, как и тебе, еще нет семнадцати.
— Но мне-то уже исполнилось!
— Совсем недавно! Подождите, подумайте. Жизнь длинна.
— Сеньор Анселен, потеряв отца, я давно стал испытывать к вам чувства преданнейшего сына. Будь отец жив, он взял бы на себя эту вылазку, которая мне так мало удалась, не правда ли?
— Без сомнения.
Слова застряли в горле этого петушка в пестром оперенье. Он бы и запел, да забыл глотнуть воздуха. Старый хозяин терпеливо ждал. Нетрудно было догадаться о том, что последует за этим, наконец Ги отважился:
— Господин Анселен, вы приняли решение об отбытии, и все приветствуют его. Всем известно также, что Рено вводится во владение фьефом, и это прекрасно.
— Благодарю тебя.
— Но… Подумали ли вы о вашей дочери?
— Что-то не понимаю.
— Вдруг, — я, конечно, молю и буду молить Бога, да хранит Он вас в здравии и благополучии, — но вдруг вы… вы… останетесь в Святой Земле…
— Ты хочешь сказать, что я не вернусь в Молеон?
— Да, сеньор, да! Что же тогда будет с Жанной?
— В Молеоне у нее и кров и дом. Рено великодушно позаботится о ее содержании.
— А если она выйдет замуж?
— Она последует за супругом, как того требует закон.
Чей-то сапог, как петушиная шпора, поскреб по полу.
— Господин Анселен…
— Слушаю, слушаю!
— Как бы вы распорядились на ее счет, наделив ее землей или деньгами, и сообщили ль бы ваше решение, в случае, если я решусь полюбопытствовать?.. Три фермы — Эссарте, Ревейра и Соле прилегают к моему фьефу… Рено не обеднеет, если предположить, что они отойдут к Жанне и это будет ее приданое…
— Эти фермы приносят наибольший доход.
— Мои земли — самые плодородные в нашем графстве.
— Ты хочешь сказать, что, выбирая Жанну, ты оказываешь ей много чести? Но для этой роли есть вдовицы и бесприданницы.
— Мне семнадцать лет, сеньор!
— О да, ты многого хочешь: и денег, и молодости, и красоты… Скажи же мне, Ги, по собственному ли почину ты пришел ко мне? Слыханное ли дело? В семнадцать лет?
— Меня послала моя мать, господин Анселен; это она.
Жанна спустилась по лестнице так тихо, что ее не заметили. На последних ступеньках она прислушалась и вдруг заговорила: