— О! — восклицает Жиль. — Внезапно передо мной засветила надежда! Я приму все, что бы Господь ни послал мне. Я благоговею перед любым его намерением.
Брат Жувенель отвечает ему:
— Теперь помолимся вместе…
— Да, вместе…
Сжимая в руках крест, коснувшись лицом земли, Жиль начинает «Патера», голос его дрожит.
32
КАЗНЬ ЖИЛЯ
В девять часов утра раздался перезвон всех колоколов: от главного колокола собора, исполняющего похоронный звон, до прерывисто перезванивающихся между собой колоколов квартальных церквей, монашеских и частных часовен. На небе не было ни единого облака, оно казалось подобным голубому шелковому лоскуту с солнечным карбункулом в середине. В окнах мелькали лица горожан. Люди появлялись у своих дверей и около витрин лавчонок. Дети были одеты в праздничные многоцветные одежды, они держались за руки своих родителей, морщившихся от прохладного утреннего воздуха. Весь город до самых окраин превратился в огромный муравейник. Прохожие окликали друг друга, сновали вдоль улиц, собирались в плотные группы. Всадники спешивались. Хозяйки второпях закалывали волосы, поддерживая свои высокие прически, закрепляя на них бархатные чепчики. Собаки весело лаяли. Любопытные чайки пролетали низко над крышами и снова возвращались посмотреть на необычное оживление. Погода была настолько праздничная, что хотелось смеяться и петь, если бы гулкий звон колоколов не напоминал о важности происходящего. Люди собирались около уличных торговцев, продающих картинки, где Жиль изображен в кирасе, украшенной геральдическими лилиями, а внизу в десяти четверостишиях рассказывалось о его жизни. На перекрестке устроился певец, напевающий печальную балладу о Синей Бороде…
…Наконец главные ворота собора тяжело открываются. У паперти образуется процессия, вот она начинает движение. Показался епископ, одежда которого переливается золотом. У него в руках ковчег, где помещен кусочек настоящего святого дерева. Поравнявшись с ним, люди опускаются на колени и крестятся. Он идет впереди всего клира, впереди распятий, укутанных крепом; за ним следует Бретонский двор, в центре его монсеньор герцог, герцогиня и высшие офицеры: Жоффрой Леферрон, его казначей, Пьер де Лопиталь, Верховный судья, Артюр де Ришмон, коннетабль Франции. За ними — магистрат в алых, отороченных горностаем одеждах. Затем — сеньоры герцогства и представители братств со своими знаменами, родственники и близкие жертв Жиля, а позади них — семья приговоренного: брат Рене де Ласуз с семьей, Екатерина Туарская, одетая в белое в знак траура — среди пяти других дам, — а также слуги: мастер Фома с Рауле, Гийометта Суконщица и многие другие. Толпа разрастается с каждым перекрестком: торговцы запирают лавки, вешают замки на двери и бегут вслед за бесконечной процессией… Священники запевают псалмы, им вторят тысячи голосов, возносящих слова надежд или сожалений. Дети боятся выпустить юбки матерей. Старики стучат палками о мостовую и ловят веяния своей молодости. Над головами раскачиваются небольшие кресты и оливковые венки паломничества. Подростки пытаются вторить зычным голосам мужчин. Каждый на свой лад изливает свою веру и молится за Жиля:
А он в это время находится в своей комнате в Тур-Неве, совершенно невменяемый после этой длинной, страшной ночи, после всех признаний, молитв и слез, самобичевания и жажды очищения. Он смотрит на невероятное столпотворение. Слова молитвы доносятся до него, проникают в истерзанное чувствами сердце, достигают самой глубины души, задевают самые нежные ее струны, которые еще не были потревожены. Глаза Жиля наполняются слезами.
— О! — восклицает он. — Я еще могу быть любимым!
Брат, не покидавший его этой ночью, помогавший ему всеми своими духовными силами выдержать испытание, согласно своему обещанию, отвечает:
— Вам ниспослана любовь, монсеньор. Никогда у вас ее столько не было, даже в Реймсе и Орлеане. И никогда уже у вас ее столько не будет.
48
Начало средневекового церковного гимна, вторая часть заупокойной мессы, реквиема, автором которого, вероятно, был итальянский монах Фома из Челано (XIII в.).