Они отделили голову своего бога от штевня и, кряхтя от натуги, звеня кольчугами, уложили его на дно корабля, и укрыли парусом.
Потом навалились на весла и выкинули корабль на берег.
Первыми вылезли женщины и вынесли детей. Они стояли на земле и качались, отвыкшие от тверди под ногами. Ветер дул с гор, приносил запах льда. Журчал ручей, и слабый звук его журчания пробивался сквозь шум морского прибоя.
Кони били копытами и рвались.
Коней вывели, впрягли их в корабль, и кони вытащили корабль далеко на берег — за дальний след штормового наката.
И, чуть отдохнув, переселенцы пошли делить новую землю.
Каждому мужчине было положено столько, сколько обойдет за день с факелом в руке, поджигая на границах своей земли костры. Каждой женщине было положено столько, сколько обойдет за день, ведя в поводу корову…
Мой творческий процесс прервал директор ресторана Жора.
Он был красен и зол.
И сообщил, что у него не хватает шести «кадров» — поваров, корневщиц, официанток.
— Куда они делись?
— Зарезали их, Викторыч! — сказал Жора и схватился за голову.
— Где? — с некоторой тревогой спросил я, потому что все-таки был вахтенным помощником капитана.
— В санинспекции!
Это меня не касалось. Если бы их зарезали на борту, то это было бы уже другое дело.
— Как-нибудь обойдешься, — утешил я Жору. — В первый раз, что ли?
— И кладовщица на аборт легла! Утром еще молчала! — сказал Жора.
— Как придет старпом, я ему доложу, — сказал я и засмеялся.
— Чего тут смешного? — взорвался Жора.
Я коротко рассказал ему о Фрейдис, о переселенцах, норманнах, о том, как они ссорились из-за женщин и даже убивали их, чтобы жить спокойно на море и возле моря.
— Значит, уже тысячу лет женщины приносят неожиданности морякам, пора привыкнуть, паренек, — заключил я.
— Пошел ты к чертовой матери! — заорал Жора и сам куда-то ушел.
А я продолжал заниматься древними викингами, выписывал из книги Гуревича занятные цитаты и сопровождал их своими собственными глубокомысленными рассуждениями.
Если правда то, что мысль становится материальной силой, овладевая массами, то слово, вероятно, становится материальной силой, овладевая человеком.
Именно это упустил вещий Олег из виду, когда пихнул ногой череп своего коня. Он презрел веру предков в магию слов, в правдивость и мудрость народа, — ведь волхвы вещали от имени самого народа.
Интересно, что стихи называются «Песнь о вещем Олеге», но и еще один раз употребляет Пушкин слово «вещий»: «Правдив и свободен их вещий язык».
Здесь я решил поставить точку, потому что услышал два судорожных звонка — вахтенный у трапа вызывал меня на палубу.
Я надел форменную фуражку, одолженную у капитана, — в нее легко помещались и оба моих уха, приосанился и пошел на зов.
Вахтенный матрос доложил, что слышит сильный запах дыма. Я тоже услышал запах дыма. «Не хватало еще пожара», — подумал я. И отправился по застекленной пассажирской палубе, шмыгая носом.
Горели всего-навсего окурки в мусорной урне. Я послал матроса за кружкой воды.
Снег кружил у фонарей на причале. Со старика «Репина», который стоял напротив, выгружали мокрые тюки. Привычно хлюпала между бортами вода. Левее «Репина» мерцали сквозь снег городские огни. И вдруг я подумал, что уже отрешился от берега. Мне уже не хотелось сойти с трапа, отправиться в город. Это особенное чувство — отрешиться от берега, его забот и соблазнов, потерять к земле и всему земному интерес. Не на словах потерять интерес, а на деле. С таким ощущением, должно быть, закрывали за собой монастырские двери настоящие, истинные монахи. Это какое-то цельное, хорошее, чистое ощущение, но с примесью грусти, конечно, — ощущение близкого ухода в море.
Я уже знал, что пойду к берегам Америки не раз и не два. Я решил поплавать дольше — до весны.
Поднялся по трапу занесенный снегом человек, велел убрать с причала разбитые ящики — тару.
— Вы-то уйдете, а мне с ними что делать?
Он был прав — разбитые ящики были наши. Я вызвал боцмана-дракона, и мы с ним в четыре руки перекидали ящики за борт, чтобы в море пустить их плавать по волнам.
Я передал привет Норвегии от ее верных матросов Тессема и Кнудсена, спящих под камнями далекого Диксона, когда мы огибали мыс Нордкап. Его зеленоватое таинственное отображение мерцало на экране радиолокатора. Я брал на мыс пеленг и мерил до него расстояние, прижавшись лицом к резиновому наморднику выносного индикатора.