«Сегодня же ночью и сбегу, — порешил ягнятник, обстоятельно взвесив все "за" и "против", — уж лучше свобода с ее "законом джунглей", чем еще один день с этими недоумками!» Легонько ткнув проржавевший люк в крыше клетки, Кнедльзедер убедился, что он по-прежнему легко открывается, — тайна, которую старый орел хранил уже давно.
Извлек карманные часы: девять! Итак, скоро стемнеет!
Подождал еще час и принялся осторожно паковать саквояж. Ночная рубашка, три носовых платка (каждый поочередно поднес к глазам и, убедившись в наличии вензеля «А.К.», присовокупил к содержимому сака), потрепанная псалтырь, заложенная увядшим четырехлепестковым цветком клевера, и, наконец, — слеза глубокой печали оросила его веки — старый милый бандаж, пестро раскрашенный под очковую змею: с этой игрушкой, пасхальным подарком дорогой матушки, сделанным незадолго до того, как человеческая рука извлекла его, еще не оперившегося птенчика, из родительского гнезда, он никогда не расставался, на ней и отрабатывал первые охотничьи навыки. Ну вот, пожалуй, и все. Остается только закрыть сак и спрятать ключик поглубже в зоб.
«Не мешало бы, конечно, испросить у господина директора свидетельство о поведении! Ведь никогда не знаешь... — В следующее мгновение он уже опомнился, вполне резонно усомнившись,
что администрация зоосада с присущей ей кротостью и милосердием (давно уже ставшими притчей во языцех!) отечески благословит его в путь-дорогу. — Нет уж, спасибо, лучше лишний часок вздремнуть».
Кнедльзедер уже собирался сунуть голову под крыло, но тут какой-то приглушенный шум насторожил его. Он прислушался. Тревога оказалась напрасной — это тихоня марабу под покровом ночи предавался тайному пороку: играл с самим собой на честное слово в «чет-нечет». Проделывал он это следующим образом: заглатывал горстку мелкой гальки и, отрыгнув какую-то часть, приступал к подсчету; «выигрывал», если число оказывалось нечетным.
Некоторое время ягнятник не без удовольствия наблюдал за отчаянными попытками азартного игрока выйти из полосы неудач — позеленев от напряжения, святоша давился, пытаясь обмануть судьбу, но раз за разом с какой-то прямо-таки фатальной неизбежностью проигрывал. Чем закончился для «благочестивой птицы» поединок с Роком, Кнедльзедер так и не узнал, внимание его привлекли подозрительные звуки, доносившиеся со стороны искусственного цементного древа, кое по вдохновенному замыслу заботливой администрации должно было смягчить суровый казарменный интерьер клетки, внеся в него элемент домашнего уюта, столь необходимый для успешного перевоспитания. Чей-то шепот еле слышно шелестел в ночи:
— Герр Кнедльзедер! Спуститесь на секундочку, только — тс-с!
— Да, чем обязан? — вежливо осведомился ягнятник и бесшумно спланировал со своего насеста.
Это был еж, тоже, кстати, коренной баварец, однако, в отличие от неотесанной деревенщины беркута, нрава смирного и интеллигентного, явно не способного на грубые подвохи.
— Вы собрались бежать, — начал еж и кивнул на упакованный сак. Ягнятник уже прикидывал, а не открутить ли этому шептуну голову — так, на всякий случай! — но честный открытый взгляд славного малого обезоружил его. — Но хорошо ли вы ориентируетесь в окрестностях Мюнхена, герр Кнедльзедер?
— Не очень, — смущенно признался близорукий орел.
— Ну так слушайте, я вам подскажу. Перво-наперво, как выйдете — за угол, налево; потом держитесь правее. Сами увидите. А после, — еж сделал паузу, извлек какую-то склянку, вытряхнул из нее в углубление основания большого пальца добрую понюшку табаку и со свистом втянул сначала в одну
ноздрю, потом в другую, — после, значится, прямо вперед, пока не доберетесь до Дагльфинга — настоящий оазис, доложу я вам, — тут уж вам придется прибегнуть к дальнейшим расспросам. Ну и счастливого пути вам, герр сосед, — с наслаждением чихнул еж и исчез.
Все устроилось как нельзя лучше. Еще до рассвета Амадей Кнедльзедер осторожно открыл зарешеченный люк, быстро надвинул на брови шапочку, пристегнул вместо своих старых щегольские, расшитые подтяжки коллеги Хумпльмайера, — хорошо смеется тот, кто смеется последний! — который с таким усердием со своего насеста наяривал носоглоткой, словно всерьез намеревался собственным храпом перепилить прутья решетки, и, подхватив сак, взмыл в воздух. Шум его крыльев разбудил марабу, однако богобоязненный праведник ничего не заметил, ибо тотчас, еще в полусне, встал в угол и «вознес хвалу Господу».