Протекла полновесная минута, прежде чем Адриан сумел кое-как сладить со связками. Голос у него вырывался хрипением, словно это вешал через мегафон дух на спиритическом сеансе.
— Полмиллиона!.. Долларов!..
— Да. — Булпит выдержал паузу, крутя пальцами. — То есть сто тысяч фунтов, — присовокупил он, измученный делением на пять. — Ничего кусманчик, э? На такие деньги уж можно обустроить, как говорится, семейный очаг.
Адриан, идя ко дну, пускал невидимые пузыри.
— Разве вы богаты? — не сумел удержаться он, хотя понимал, задавать такой вопрос очень глупо, бедный не станет пошвыриваться полмиллионом. Ну, хорошо, налетит порыв, а он наступит ему на горло, сознавая, что денежки лучше приберечь в старом дубовом сундуке. Но Булпит вроде бы не раздосадовался.
— А то! — приветливо подтвердил он. — Денег у меня навалом.
— Однако! Сто тысяч!
— Да, тряхануло тебя капельку, — радостно признал Булпит. — Дыши ровно, сынок. Это мне — тьфу. Я, понимаешь, миллионер. — Поднявшись, он стряхнул с жилета крошки. — Ладно, пора. У меня свидание.
— Но…
— Ничего, ничего. С нашим удовольствием. А зачем еще деньги? Их только и тратить на… это… хе-хе… счастье юных сердец!
С этой достойной восхищения сентенцией, сопроводив ее благожелательнейшей улыбкой, Булпит направился к шкафу, где хранилась повестка для Ванрингэма. Он вынул ее, любовно оглядел и двинулся к выходу. Взглянув на часы, он порадовался — еще не так поздно. Выкроит даже минутку заскочить в «Гусака и Гусыню», освежится послеобеденной кружечкой, перед тем как бежать на свидание. Он пришел к мысли, что разливное пиво по лицензии превосходит бутылочное, и решил проверить ее научным экспериментом.
В салоне остался молодой человек, для которого солнце, минуту назад ослепительно воссиявшее, уже стремительно тускнело. Адриан только что вспомнил свое письмо изысканным слогом и неудержимое ликование резко сменилось отчаянием.
Мысль о письме снедала его, точно кислота. Он корчился в агонии души, словно легендарный индус, который выбросил жемчужину, стоившую дороже, чем все его племя. Адриана Пика терзали горчайшие сожаления. Чувства его были сродни чувствам человека, который удачно сбыл акции сомнительней шахты, а на следующее утро вдруг прочитал в газете, что там обнаружен золотоносный пласт.
Но молодые люди, которых подпирает нужда, сильны духом. Стертые в пыль, они поднимаются. Минут десять Адриан сидел в кресле куль кулем, словно его огрели бутылкой. Потом, словно солнечный лучик, брызнувший из-за туч, в глазах его заиграл блеск. Перед ним забрезжил выход.
Через минуту он уже спешил по тропинке к «Гусаку и Гусыне». Только совсем уж черствая душа отказала бы ему в восхищении. По опыту Адриан знал: «Гусак и Гусыня» — именно то место, где в любую минуту может возникнуть сэр Бакстон со своим хлыстом. Никто лучше него не понимал, что ступает он на опасную территорию, но он не дрогнул. Тело его, возможно, и цепенело, но душа полнилась отвагой. На борту «Миньонетты» не нашлось письменных принадлежностей, только в «Гусаке и Гусыне» мог он раздобыть их. Ради того, чтобы достать бумагу, написать новое письмо и послать его в Холл с нарочным, Адриан готов был пойти на любой риск.
Не успел он дойти до калитки, ведущей на дорогу, как по другую сторону живой изгороди зарокотала машина, а там — и промчалась мимо. Она завернула за поворот и исчезла в направлении Уолсингфорда, но он все-таки успел заметить, что за рулем сидела Джин, а рядом — ее отец, специалист по охотничьим хлыстам.
Блаженное облегчение разлилось в душе Адриана. Во-первых, баронет не явится; во-вторых, Джин уехала куда-то и можно не торопиться. Можно неспешно шлифовать фразы, наверняка зная, что письмо попадет в Холл до ее возвращения.
В гостиницу он вошел почти прогулочным шагом и почти небрежно обмакнул перо в непонятную черную жидкость, сходившую в «Гусаке и Гусыне» за чернила. Вскоре перо заплясало по бумаге, если можно так выразиться о пере, которым несколько месяцев пользовались только для прочистки трубок. Адриан углубился в дело, слова лились словно масло.
Он умолял Джин напрочь забыть то, первое послание. Написано оно, каялся он, в припадке чернейшей депрессии, которая порою нападает на всех. Он даже предполагал, что, скорее всего, находился в помутнении рассудка. Но сегодня, заверял он, туча развеялась, он снова видит все ясно.