Петр Иванович встал и затоптался на одном месте, словно что-то потерял, не веря, что он будет дома, увидит семью, Митьку…
Собака тявкнула и хотела тяпнуть Сторожева за ногу. Лешка замахнулся на нее, собака с визгом отскочила.
Сердце бешено заколотилось, когда Петр Иванович переступил порог избы. Вокруг стола сидела семья, все были в сборе — ужинали. Дверь неслышно пропустила хозяина. В избе было сумрачно. Сторожев перекрестился.
— Хлеб да соль, — сказал он и не узнал своего голоса, дрожащего и срывающегося.
Стук ложек прекратился.
— Папаня! — закричал старший, Иван.
Все бросили есть, но никто не шевельнулся, никто не встал навстречу отцу; он стоял посреди избы, и негде ему было сесть. Наконец Андриан — в голосе его почудилось Петру Ивановичу что-то нехорошее, вроде тревоги, — спросил:
— Выпустили?
Петр Иванович ничего не ответил. Прасковья, сидевшая неподвижно, словно ничего не понимая, заплакала. Заревел и Митька.
— Но-о, заорали! — грубо крикнул Андриан. — Хороните, что ли? Садись-ка, Петр.
Сторожева резанул хозяйский тон Андриана. Он подошел к столу и хотел присесть на лавку, но она была занята сыновьями. На табуретках сидели Андриан, жена и сестра ее, плосколицая рябая Катерина. Больше в избе ни стульев, ни табуреток не было.
— Подвиньтесь! — рявкнул на племянников старый унтер.
Те, толкая друг друга, освободили место отцу. Сидеть стало тесно и неудобно.
— Наложите ему каши-то! — снова скомандовал Андриан. — Человек домой пришел, а они речи решились. Эка болваны!
Прасковья схватила чашку, бегом побежала к печке, задела ногой табуретку, на которой сидела, та с грохотом полетела на пол. Сторожев вздрогнул, а Андриан пробурчал что-то презрительное насчет бабьей ухватки. Жена поставила перед Петром Ивановичем дымящуюся кашу и пошла к поставцу за ложкой. Долго она громыхала там посудой — ложки не было. Прасковья махнула рукой и выбежала из избы. Через минуту она возвратилась с ложкой, видно заняла у соседей.
Ребята ели, не спуская с отца любопытных взглядов, и помалкивали.
— Ну, что нового у вас? — прерывая неловкое молчание, спросил Петр Иванович. — Как с хлебом?
Сыновья и Андриан точно дожидались этого вопроса: все разом заговорили, заспорили о продналоге, о торговле, о ржах, овсах, о телке, которую надо продать Ивану Федотычу. Об отце, казалось, забыли.
Андриан и сын Алексей громко спорили: продавать телку или нет.
— Какую телку? — спросил Петр Иванович. — Зачем продавать?
Все вдруг вспомнили об отце, что он тут, рядом, и удивленно замолкли.
Алексей, помолчав, солидно сказал:
— Продать телку надо. Плохая она. Ничего дельного из нее не выйдет.
— Худая телушка, — прибавил Иван.
— Молчать! — заорал Петр Иванович. — Не вашего ума дело. В три счета все распродадите. Купить бы попробовали.
— Да ведь мы-то как раз и купили ее, — вставил Андриан. — В Духовке обменяли на солому. А сейчас на мясо пойдет. И то — продать надо. Ты, Ванька, сбегай после ужина к Ивану Федотычу, пускай за телушкой приходит…
И снова заговорили о телке.
Петр Иванович замолчал. Он бы хотел послать к черту все их распоряжения, он тут хозяин… И промолчал.
Спор продолжался. Только один Митька, не понимая ничего из того, о чем шумели старшие, глядел на отца исподлобья, словно зверек. Петр Иванович хотел взять его на руки; ребенок ужом скользнул под стол. Отец потянулся за ним; Митька отчаянно завизжал и бросился к Андриану. Тот посадил его к себе на колени и начал успокаивать, а мальчик громко плакал, показывая рукой на отца.
— Чужой, чужой! — кричал он.
Петру Ивановичу сделалось так нехорошо, такая тоска навалилась на сердце! Он встал и, направляясь к выходу, бросил:
— Двор хочу посмотреть.
— Иди, иди, — проворчал Андриан, — освидетельствуй! Поди с ним, Вася, покажи отцу, как мы тут хозяйствуем.
Сторожев, сын Василий и Лешка пошли по двору.
В чистых просторных хлевах шуршали овцы, корова обернулась на шум шагов, замычала и снова отвернула голову.
— Лошадь где?
— В ночное угнали. С нами солдат теперь сидит, — похвалился Василий. — А то боязно. Бандиты, говорят, бродят.
— Щенок! — заорал Сторожев. — Пороть тебя, дурака. — Вася стоял, испуганно моргая глазами и перекусывая соломинку. — Сукин сын! Тоже скажет: бандиты!
Петр Иванович хотел было дать сыну затрещину, но вмешался Лешка:
— Ну, будя, будя. Эк разошелся!