— Ха-ха-ха-ха! — раздалось со всех сторон. Парень нагнул еще ниже голову и что-то пробормотал про себя.
— Что, — продолжал весельчак, подперев руками бока, — люблю блатную жизнь, а воровать боюсь? — Опять взрыв хохота раздался в вагоне.
Потом человек с редкой бородкой уставился серыми кошачьими глазами на сидящего наверху, у окна и двумя пальцами, аккуратно положив шляпу на нары, мотнув головою, скомандовал ему:
— Эй, ты, не стыдно, что занял чужое место? Оторвись оттуда, проверь вон билет у «хромовой тужурки»!
Парень с легкой улыбкой, без возражения уступил место «Бате» (как его называли «урки») и бесцеремонно, подойдя по нарам к еврею в хромовой тужурке, хотел сбросить того с нар и занять его место. Но еврей с такой быстротой ударил его в грудь, что тот, отскочив обратно к окну, от неожиданности замер. Весь вагон затих в ожидании дальнейшего.
— Ты что? — взревел «Батя», багровея от ярости, — роскошно жить хочешь? — торопливо сняв с ноги хромовый сапог и отдав потерпевшему, скомандовал: на-ка, объясни ему наши порядки, да поусердней!
Но тут рядом с евреем поднялся огромный мужчина и, разжав «пудовые» кулаки на мохнатых руках, заявил густым басом:
— Если еще раз, кто из вас подойдет в этот угол, то до конца этапа из-под нар не вылезет!
Скандал, может быть, и перешел бы в драку, так как «урки» с разных сторон стали сползаться к «бате», но дюжий мужик во мгновение спрыгнул на пол, вывернул массивную доску с нар и, как легким перышком, взмахнул ею над головой обидчиков.
Павел, при виде этого зрелища, зажмурил глаза, стал усердно молиться Богу о предотвращении побоища.
После минутного напряжения «Батя», с досадой и дрожащим от волнения голосом, пригрозил, что на месте, по прибытии, он расправится с осмелевшими мужиками, но все-таки смолк, а с ним и вся его компания. Все расселись по местам, но этот случай надломил тот порядок в вагоне, какой пытался установить «Батя» со своими товарищами.
Павел не знал, как ему относиться к этому наглому и потерянному «ворью», и в молитве просил у Господа мудрости, а также, чтобы сердцем ему не прилепиться ни к какой из всех тех мерзостей, какие видит и слышит он. Чтобы, если будет угодно воле Его, он мог бы из этого огня выйти не опаленным.
После обеда эшелон тронулся, как бы выползая из вагонной тесноты, удушливой гари и угольной пыли на простор полей и перелесья. Владыкин попросил потесниться у окна, чтобы проститься с родными местами. Из окна повеяло теплым майским воздухом и нежным ароматом, распускающейся зелени. На косогорах мелькали цветастым бисером одуванчики, колокольчики и незабудки, разбросанные по бархату изумрудной зелени. Все это стало бесценно дорогим, прелестным, но увы, недоступным. С завистью Павел наблюдал в окно за бегающими детьми по лужайкам, или за девушками на косогорах, сочувственно машущих пучками цветов. Вот когда открывается подлинная цена свободы! О, чем можно оценить ее? И все это он добровольно пожертвовал за Иисуса и Его доброе учение.
Сознание этого, каким-то драгоценным утешением успокоило юное сердце, разогнало страх перед будущим, и даже эта ужасная тюрьма на колесах не была уже такой отвратительной, какой она показалась в первые часы.
Вскоре, размалеванная татуировками компания «урок»-жуликов, заинтересовалась его приговором, и Павел охотно стал рассказывать, благоразумно свидетельствуя им о Господе. Весть о Христе свежей струей рассеивала ту враждебную атмосферу, которая накаливалась при вспыхнувшей драке. Владыкин разумно чередовал беседу с повестью об Иосифе, рассказ об отроках в раскаленной печи с героическими подвигами первых христиан на аренах. Суровые лица слушателей заметно изменялись по ходу рассказа и приобретали те выражения, какими Павел представлял героев. Беседу прервали известием, что поезд приближается к городу Н. Павел прильнул к окошку и выразил мелькнувшую мысль:
— Эх, хоть бы маленькую записочку передать матери, ведь они так теперь переживают, не зная ничего обо мне.
— Да ты что, парень, — вмешался сочувственно «Батя», — пиши скорей, а на станции сбросишь!
— Да у меня нет на чем писать, и чем писать, — растерянно ответил юноша.
— Эй, вы! — крикнул «Батя», — у кого есть карандаш с бумагой? Дай-те парню, он же мимо дома проезжает.
Еврей быстро достал конверт с бумагой и охотно протянул Павлу; кто-то снизу подал огрызок химического карандаша с оговоркой: «Смотри не потеряй, в вагоне это дороже золота».