Наконец мне уже расхотелось ежевики. Я ощущал легкое покачивание кустарника, на котором лежал, видел каждое облачко, скользившее по лазури, слышал шелест каждого листика, но не думал ни о чем.
Вдруг словно что-то ударило меня. Я вскочил, не понимая, что происходит. Вокруг было тихо по-прежнему, но в ту же минуту я услышал плач и крик Лёни:
— Зося!.. Панна Клементина!.. Помогите!
Есть что-то страшное в крике ребенка: «Помогите!» В голове у меня пронеслось: «Змея!» Колючие кусты цеплялись за одежду, опутывали ноги, рвали, толкали — нет!.. они боролись со мной, как живое чудовище, а тем временем Лёня кричала: «Помогите!.. Боже мой, боже!..» — и я понимал одно, но это было для меня ясно, как солнце: я должен ей помочь или сам погибнуть.
Измученный, исцарапанный, а главное — потрясенный, я наконец продрался к тому месту, откуда слышался плач Лёни.
Она сидела под кустом, дрожа и ломая руки.
— Лёня!.. Что с тобой? — вскрикнул я, впервые назвав ее по имени.
— Оса!.. Оса!..
— Оса?.. — повторил я, бросаясь к ней. — Ужалила тебя?..
— Еще нет, но…
— Так что же?
— Она ходит по мне…
— Где?..
Из глаз ее лились слезы. Она очень сконфузилась, но страх превозмог смущение.
— Залезла мне в чулочек… Боже мой, боже… Зося!..
Я опустился перед ней наземь, но еще не осмеливался искать осу.
— Так вынь ее, — сказал я.
— Да я же боюсь. Ах, боже!..
Бедняжка дрожала, как в лихорадке. Тогда я проявил верх мужества.
— Где она?
— Теперь ползет по коленке…
— Нет ее ни там, ни тут.
— Она уже выше… Ах! Зося, Зося!
— Но ее нет и здесь…
Лёня закрыла лицо руками.
— Наверно, где-нибудь в платье… — едва выговорила она, плача навзрыд.
— Поймал! — вскричал я. — Это муха.
— Где?.. Муха? — спросила Лёня. — И правда, муха! Ох, какая большая… А ведь я была уверена, что оса. Думала, я умру… Боже! Какая я глупая!..
Она утерла слезы и сразу начала смеяться.
— Убить ее или отпустить? — спросил я, показывая Лёне злосчастное насекомое.
— Как хочешь, — ответила она уже совершенно спокойно.
Я решил было убить, но у меня не хватило духу. И сама муха, и особенно крылышки ее были сильно помяты, и я осторожно положил ее на листик.
Между тем Лёня смотрела на меня как-то очень пристально.
— Что с тобой? — вдруг спросила она.
— Ничего, — ответил я, пытаясь улыбнуться.
Силы вдруг покинули меня. Сердце билось, как колокол, в глазах потемнело, холодный пот выступил на лбу, и, стоя на коленях, я пошатнулся.
— Да что с тобой, Казик?
— Ничего… просто я думал, что с тобой случилось какое-нибудь несчастье…
Если бы Лёня не подхватила меня и не положила мою голову к себе на колени, я бы расквасил нос.
Теплая волна ударила мне в голову, я услышал шум в ушах и снова голос Лёни:
— Казик!.. Казик, дорогой… что с тобой?.. Зося!.. Ах, боже, он в обмороке… Что я буду делать, несчастная…
Она обхватила мою голову руками и стала целовать. Я чувствовал, что все лицо у меня мокрое от Лёниных слез. Мне стало так ее жалко, что я собрал остатки сил и с трудом приподнялся.
— Ничего, ничего!.. Ты не беспокойся! — вырвалось у меня из глубины души.
Действительно, дурнота моя прошла так же быстро и неожиданно, как и наступила. В ушах перестало шуметь, вокруг посветлело, я поднял голову с колен Лёни и, глядя ей в глаза, засмеялся.
Тогда и она расхохоталась.
— Ах ты негодник! Ах ты злючка!.. — говорила она. — Ведь надо же было задать мне такого страху. И как это ты мог упасть в обморок из-за подобного пустяка?.. Ну, если бы даже это была оса, так она ведь не съела бы меня… А что я бы тут делала с тобой?.. Ни воды, ни людей, Зося куда-то ушла, и мне пришлось бы одной спасать такого большого мальчика. Стыдись!
Конечно, мне было стыдно. Ну можно ли было так ее пугать?
— Что? Как тебе? — спрашивала Лёня. — Видно, лучше, ты уже не такой бледный. А раньше был белый как полотно. Но хороша я буду, — снова заговорила она, — если об этом узнает мама! Ах, боже! Я даже боюсь теперь идти домой…
— О чем узнает мама? — спросил я.
— Обо всем, а главное — об этой осе…
— А ты никому не говори.
— Что толку, если я не скажу… — вздохнула она, отвернувшись.