Он стоял, задумавшись, и шептал:
— Видать, круто все переменилось на свете, ежели такой важный духовный чин не постыдился сидеть с мужиком запанибрата, да еще на пороге конюшни. Или землю опять стали раздавать?.. Или, может, совсем упразднили шляхту?.. А добрый у нас ксендз, душевный. Аккурат, как тот святой епископ, что своими руками поднял Лазаря и перевязал ему раны. Верно, и наш тоже будет святой; да, пожалуй, он и сейчас уже святой, раз он ясновидящий и знает, что за полмили делается. Теперь сунься ко мне кто-нибудь с советами, не поздоровится ему… Эх, если б еще благодетель отпустил мне грех за беднягу Овчажа и за сиротку, уж тогда бы я ничего не боялся.
Слимак вздохнул и долго смотрел на небо, усыпанное звездами.
— Любопытно мне знать, — пробормотал он, — как там на небе: жгут ли всю ночь лампады, или само оно так светится?
Вдалеке, на мосту, снова зазвенели бубенчики, зафыркали лошади, и вскоре у хутора остановились сани ксендза. Мужик выбежал на дорогу.
— Это ты, Слимак?
— Я, благодетель.
— Завтра у тебя будет старый Гжиб: он хочет тебе помочь. Помиритесь и больше не ссорьтесь. А к вечеру надо похоронить покойницу. Я уже послал за гробом в местечко.
— Спаситель вы мой!.. — простонал мужик.
— Ну, Павел, гони что есть мочи, — сказал ксендз кучеру.
Он достал часы с репетиром и, когда они пробили три четверти десятого, пробормотал:
— Да, поздновато, но еще успею!..
Он снова видел перед собой зеленоватые глаза — то на снегу, то среди звезд, то на спине разжиревшего кучера.
— Господи, смилуйся надо мной… Господи, смилуйся… — шептал ксендз, борясь с дьявольским искушением.
Слимак стоял посреди дороги до тех пор, пока сани не растаяли во тьме. А когда все кругом затихло, он вдруг почувствовал крайнюю усталость и непреодолимое желание уснуть. Он медленно поплелся к конюшне, но туда не вошел. Теперь он боялся спать подле умершей жены и лег в закуте.
Сны у него были тяжелые, как всегда после сильных потрясений. То он куда-то падал, то тонул в ледяной воде или блуждал по незнакомой местности, где царил вечный полумрак и никогда не бывало дня, то ему почудилось, что жена убежала из конюшни и хочет пробраться к нему в закут; вот она тихонько отворяет дверь, вот отдирает доску в стене… Он проснулся усталый и печальный; на минуту ему показалось, что ночное посещение ксендза было только сном. В тревоге он заглянул в конюшню и успокоился, лишь когда увидел хлеб, мясо и початую бутылку меду, которую ему вчера оставил ксендз. Свет занимающейся зари упал на покойницу и зажег два тусклых луча в ее полуоткрытых глазах.
«Нет, никуда она не уходила ночью», — подумал мужик и вздохнул, поминая душу усопшей.
Вдруг какие-то сани, ехавшие по дороге, остановились у ворот. Через минуту во двор вошли два мужика с большой корзиной. Слимак с изумлением увидел, что это старик Гжиб и его батрак.
— Ну, Куба, теперь поезжай в город за гробом, да живо! — сказал Гжиб батраку, когда они поставили корзину возле закута.
Батрак ушел, а Гжиб обернулся к Слимаку, но седая голова его тряслась, а желтоватые глаза беспокойно бегали.
— Моя вина, — крикнул он, ударяя себя в грудь. — Моя вина!.. Ну, что… сердитесь еще?..
— Пошли вам бог всякого благополучия за то, что вы не оставили меня в моей беде, — проговорил Слимак и низко ему поклонился.
Старику понравилось его смирение. Он схватил Слимака за руку и сказал уже мягче:
— Я вам говорю: моя вина, потому что так мне велел ксендз. Оттого я, старик, к вам первый пришел и говорю: моя вина!.. Но и вы, кум (не в укор вам будь сказано), здорово мне досаждали.
— Простите и вы, ежели я кому что сделал худого, — молвил Слимак, склоняясь к плечу Гжиба, — но, по правде сказать, не припомню, чем же я вас-то обидел?
— Да я не жалуюсь. А все ж таки с дорожниками вы торговали без меня…
— Вот и наторговал… — вздохнул Слимак, показывая на пожарище.
— Да, тяжелое испытание послал вам отец наш небесный, потому я и говорю: моя вина! Но и вы тоже могли тогда у костела, когда покойница ваша (вечная ей память!) накупила себе фуляров, могли вы хоть полчетверти на радостях поставить, а то сразу возгордились и невесть чего наговорили мне, старику…