«Ай-ай-ай!»
Я замечал не раз, что мой учитель, когда идет к нам на урок, останавливается на улице и смотрит по сторонам. Зачем? Да и мама порой подбегала к окну и минуту-другую глядела в него. Потом с разочарованным видом отходила. Даже наши работники частенько без всякого повода собирались во дворе и молча смотрели вдаль.
Однажды я увидел к комнате что-то новое.
— Ага, есть! — крикнул я. Но то была только муха, первая в этом году, сонная и заморенная.
Прилетели жаворонки и, высоко поднимаясь над полями, возвещали что-то на своем птичьем языке, потом камнем падали вниз, испуганно щебеча: «Уже! Уже!» Прилетели и наши аисты, засели в своем гнезде на тополе и по целым дням рассказывали удивительные истории, недоверчиво качая головами. А по небу плыли облака, иногда они были кучевые и спешили куда-то, иногда же — какие-то раздерганные и словно спасались бегством.
— Откуда они? Куда бегут? О чем рассказывают аисты? Чего боятся жаворонки? — спрашивал я. И меня томило любопытство, желание узнать, увидеть все неведомое.
Даже дома я не знал покоя. То на ветку перед окном сядет воробей и внимательно осматривает нашу маленькую гостиную, то влетит ветерок и с шелестом обежит все комнаты, то солнце высылает на разведку свои луч, и он осторожно заглядывает за печь, под стол, за диван и, наконец, ускользает дрожа, а через день-другой снова приходит на разведку.
— Чего им всем нужно? Разве у нас что-то должно случиться? — спрашивал я себя с тревогой. А там вдруг часы наши остановились. И когда я подбежал взглянуть, что с ними, я увидел на столике рядом раскрытый молитвенник, и мне бросились в глаза слова: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас…»
С этих пор меня все пугало. Я ждал чего-то неизвестного. Раз нянька крикнула громко:
— А вот и он! Идет!
И я, бросив готовить уроки, полетел в кухню.
— Кто это идет?
— Валек из города, — ответила нянька. — Что с тобой? Отчего ты так побледнел?
— Ничего, ничего.
И я вернулся в комнату, убежденный, что уже близится что-то, чего все у нас ждут.
Однажды — это было в первой половине мая — в доме поднялась какая-то суета. После полудня пришел кассир.
— Боюсь я, как бы у нас не натворили глупостей, — взволнованно сказал он маме. — Одни на той стороне, другие — на этой, а мы между ними… Как бы нам не пострадать…
Он поежился, словно от холода.
— Вам-то что! — возразила мама. — Вы — человек привычный, а вот мы… Ну, да как бог даст, так и будет.
— А вы не думаете уезжать? — спросил вдруг кассир. — В случае чего, если вздумаете, я…
— Уезжать? Куда? Другие же остаются, останемся и мы. Если что нам грозит, пусть оно нас постигнет здесь, на месте. А то мало ли что бывает — побежим от беды воображаемой, да напоремся на настоящую.
Кассир побледнел.
— Что правда, то правда, — сказал он. — Ну, тогда и я остаюсь.
Он простился было с мамой, но от дверей вернулся обратно.
— Все же… знаете, сегодня дорога, вероятно, еще свободна… Пожалуй, я все-таки уеду…
Затем вдруг взмахнул кулаком и с наигранной решительностью воскликнул:
— Впрочем… нет, останусь, черт возьми! Двум смертям не бывать, одной не миновать!
Однако на крыльце ему, видимо, снова изменило мужество, и он с растерянным видом стал осматриваться кругом.
Странно — эти колебания кассира зародили во мне дурные предчувствия, как будто от его пребывания в нашем местечке зависела чья-то жизнь. Я был в таком смятении, что, преодолев робость, спросил у матери:
— Мамуся, золотая, что же будет?..
И неожиданно она не только не рассердилась, но приласкала меня и ответила спокойно:
— Ничего не будет, сынок, ровно ничего. Садись-ка за книжку. И не надо так испуганно таращить глаза, не то и над тобой люди будут смеяться, как над паном кассиром.
Ее слова сразу меня успокоили. Обойдя дом, я увидел, что на кухне, как всегда, готовят обед, на дворе работник рубит дрова, сад весь звенит птичьими голосами, а с неба льются потоки весеннего света.
— Зачем же выдумывать всякие страхи? — решил я и принялся не уроки готовить, а сколачивать тележку.
В душу мою уже проникало майское тепло, шелест деревьев, аромат цветов… Я то и дело откладывал в сторону тележку и наблюдал за муравьем, медленно переползавшим с травинки на травинку; или, ухватившись руками за ветку дерева, качался на ней, как на качелях; кувыркался, смеялся, сам не зная чему. Я только чувствовал, что мне так же весело, как и птицам, заливавшимся на деревьях, и радостно жить на свете. Пожалуй, то были самые счастливые минуты моего детства. Это счастье налетело неизвестно откуда, было недолгим и ушло незаметно.