— А нет ли книжечек почитать? Сказывают — есть.
— А ты грамотная?
— На вот те… — обиделась Груня. — Знамо, не такая грамотная, как твоя, а книжки читать люблю. Дашь?
— Дам… Пойдем.
Они поднялись с реки на берег. В избе, при свете лампы, Петр во все глаза глядел в лицо красивой девушки, и его сердце неверно дрогнуло. Груня почувствовала это. Она опустилась рядом с ним на колени, заглянула в сундук с книгами и жарко дышала ему в щеку.
— Какую ж тебе книжку? — взволнованно спросил он.
— Про любовь, — шепнула девушка. — Где целуются…
Она запрокинула голову и закрыла глаза, улыбчиво поблескивая белыми ровными зубами. Рука Петра самовольно потянулась и обняла девичью талию.
С грохотом, с ярой руганью вломился в избу Мишка. Все лицо его разбито в кровь.
— А-а, эвон как!.. В обнимку!! — изумленно попятился он и выбежал в сенцы, с треском захлопнув дверь.
— Петр Терентьич, проводи, — сказала Груня. — Боюсь я.
— Кого?
— Мишки, — сказала она тихо. — Нешто не знаешь, он ладит меня замуж взять.
— Парень ладный… Чего ж ты?
— Подь ты и с Мишкой-то! — Она грустно улыбнулась, защурилась, закрыла лицо руками. — Э-эх!.. — и затрясла головой, бусы звякнули.
— Вот книжка. Очень занятная, — сказал Петр. — Только без любви.
Она взяла книжку, вздохнула:
— Ну, прощай… Так не хочешь проводить? — и пошла к двери, коса ее опять закачалась, как маятник.
Петр послушно направился за ней. Навстречу попался Терентий. Он выписывал по дороге вавилоны, пел песню и кричал, грозя кому-то кулаком:
— A-а, отца бить?! Родителя!.. Я тебе еще не так посчитаю зубы-то…
Петр и Груня свернули в переулок. Мишка с Ванькой замывали снегом разбитые носы и не смели идти в избу.
Петр сказал:
— Прощай, Груня. А то боюсь, как бы он матерь не тово… Отец-то.
Девушка быстро оглянулась — пусто, лишь она да звездный сумрак, — швырнула книжку в снег и неожиданно поцеловала Петра в губы.
— Оставь! К чему это?.. — отшатнулся он. — Ведь ты знаешь, что я…
— Брось городскую! — обняла его за шею девушка. — Петя… Брось.
Был воскресный день. Солнце светило сквозь морозную пыль, отчего меж голубоватых теней и на ребристых увалах снег мутно алел.
Комсомольцы до обеда бегали на лыжах, катались с крутого берега на салазках и коньках, после же обеда они занялись учебой.
В окно обширной комнаты холодного барского дома глядели сумерки. Железная самодельная печь стояла враскорячку посреди комнаты и дымила. За широким крашеным столом сидело человек пятнадцать молодежи. Разговаривали, грызя семечки, курили, смеялись. Краснощекая скотница, дежурившая сегодня по наряду, убирала со стола остатки хлеба и недопитое молоко. Рядом — маленькая каморка. Там живет председатель коллектива, белокурый, болезненный на вид юноша Галкин, с умными серыми глазами. Он вчитывается в только что полученную бумагу из уездного отдела. На его жесткой — ящик и доски — кровати трое маленьких парнишек тренькают на балалайках.
— Петрунька, — говорит председатель. — Сбегай за Любовь Даниловной. Ждем.
Парнишка бросает балалайку. Но в дверь кричат:
— Товарищ Антонова пришла!
В зале дали свет, выплыли со стен плакаты: «Комсомольцы штурмуют небо», «Все под красное знамя союза», «Наука и религия несовместимы», — и председатель постучал по столу:
— Объявляю собрание открытым…
Шум смолк. И только в двух местах по-детски:
— Немножко внимания!
— Прекратите ваше дыхание!
Но вторичный стук по столу, и Любовь Даниловна, улыбнувшись, начала беседу.
— В прошлый раз я рассказала вам про нашествие татар, про татарское иго. Колько! — обращается она к маленькому парнишке-пастуху. — Как ты думаешь, если б Русь не оказала сопротивления татарам, что бы они сделали с Западной Европой?
Парнишка кривобоко ежится, поблескивает из-под огромной тятькиной шапки черными глазенками, пищит:
— Звестно, побили бы… Где, к свиньям, Европе устоять.
Поднялись оживленные перекрестные разговоры. Любовь Даниловну забросали вопросами. Время быстро летело, ее час кончился, а Петра Терентьича все нет.
Петр Терентьич запоздал — он никогда не опаздывает, — что же с ним случилось? Петр Терентьич торопливо, чуть не рысью, приближался к дому, вот заскрипела дверь крыльца, четкие шаги, и он вошел.
— Урра!.. Петр Терентьич!.. Петр Терентьич!.. — Все выскочили из-за стола и окружили его.
— Тсс… На места, ребятки, на места. Пожалуйста, тихо… Оваций я не люблю. К делу!