— Кровь человека под большим давлением усиленно поглощает азот. Постепенный подъем дает организму возможность исподволь освобождаться от излишков азота. Если же поднять водолаза с большой глубины сразу, кровь моментально вскипает, как в откупоренной бутылке нарзан. И мгновенная смерть.
— А сколько часов работают водолазы на «Садко»?
— Три-четыре часа. А некоторые, в неотложных случаях работают ударно и по шести часов.
Обратно мы ехали на боте рыбачьего колхоза. Был поздний вечер. Небо еще горело краской заката. Горы справа отливали густым сизо-бархатистым тоном, профилируясь на бледно-зеленый светящий небосвод, а море казалось перламутровой сказочной степью. И все: море, горы, небо и сверкающий закат вдали, — вся эта панорама дышала какой-то особой чарующей свежестью севера, в ней и восторг, и щедрость, и непередаваемая грусть.
Вдали, наперерез нам — с моря — лодка. Бот дал свисток. Бородатый командир сказал:
— Свои. Рыбачки. Наши колхозницы… — И крикнул: — Мартынов! Приготовь легость!
Подплывшие две женщины ловко поймали конец, ловко зачалили на свою лодку и пошли ходом на буксире, радостные: «А то штука ли в поднявшийся супротивный ветер, да еще встречь теченья, махать веслами целый десяток километров».
— Как встречь течения? — недоумеваем мы. — Да разве в море теченье есть?
— А как же! Прилив-отлив, — поясняют нам поморы, — шесть часов прилив да шесть часов отлив живет, а тут опять прилив, опять отлив, так море взад-вперед и ходит. Два прилива в сутки живет. А каждый новый прилив на полчаса опаздывает против прежнего прилива. А подъем воды бывает до двух с половиной сажен.
Небо слиняло, ветер крепнет, гладь воды взрябилась, на ней дрожит игра холодных лунных отблесков. Меня в теплом пальто пронизывает дрожь, а бабам в лодке хоть бы что: одеты в легкие кофтенки, проворно потрошат добытую рыбу, сельдь, треску, тут же прополаскивают ее в солененькой, морской воде и весело перебраниваются с матросами, сгрудившимися на корме бота. Старуха зубаста, ее дочь, молодая баба, миловидна, — редкое в Кандалакше явление. Матросам хочется свежей рыбки, но денег у них нет. Правда, деньги были, да вчерась пришлось пропить — водка здесь, сами знаете, какая дорогая, сорок рублей литр, — а вот они могли бы за рыбу предложить вместо денег что-нибудь получше, ну, например, они с удовольствием выменяли бы на парочку трески толстогубого Митьку… вон-вон который носом крутит, он давно собирается жениться на какой-нибудь, красотке, ну вот хоть бы на той, которая в корме сидит и зубки скалит. На лодке обе женщины, бросив потрошить рыбу, громко смеются, что-то кричат в ответ, но плеск моря и тарахтенье бота заглушают их голоса. Старуха грозит красным кулаком и сквозь смех тужится перекричать гул моря.
— Моя красоточка замужем давно! Таких Митьков мы и с медом есть не станем. Мы брезгун-ы-ы!
Однако нашему добрейшему бригадиру удалось-таки выменять — не на Митьку, а на белую муку — хорошей рыбы, и вечером мы лакомились беломорской ухой и жареной свежей сельдью. Пища здоровая и вкусная.
Вечером к нам зашел на огонек местный охотник. Он — бывший забайкальский казак, события забросили его в Кандалакшу вскоре после немецкой войны. Он высок ростом, сухощав, лицо суровое, а голос и борода, как у соборного пьющего дьякона. На госте вязаная шерстяная фуфайка, изделие местных поморок.
— В этой одежине я ходил промышлять зверя в сорокаградусные морозы. Только сверху брезентовый непромокай надевал. Легко и не холодно.
Он был на войне, имел ранения, много видел плохого и хорошего, не раз встречался с главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем.
— Ужасно любил он ругаться по-матерно, — говорит бородач. — Генерал не генерал, солдат не солдат, для него все едино, даже женщин не стеснялся, как пустит-пустит… Строгий был. И еще очень уважал он бороться… Однажды выходит из палатки из своей и встречает генерала. «Давай, генерал, бороться. Меня никто не может побороть, даже солдаты-гренадеры. Попробуй ты». Нечего делать, пришлось генералу согласиться. Генерал был низенький и толстобрюхий, а Николай Николаевич в сажень ростом и тощий. Вот раскорячил он ноги, нагнулся и обхватил генерала крепко-сильно. И стали друг друга возить, как два медведя. А мы стоим руки по швам, взираем на усмотрение борьбы, нам лестно. Вот возили они друг дружку, возили, и случись тут с толстобрюхим генералом грех: то ли он дюже сытно пообедал, может, каши сверх комплекта накушался с горохом, а либо капусты. Только Николай Николаевич как тиснет его со всех сил, а генерал как, извините за выражение, как… Ну, сами понимаете, дозволил себе сверх программы нечаянный звук… Тут все захохотали, великий князь тоже захохотал, еще раз тилиснул генерала со всех сил и крикнул: «Сдаесси?!» — «Сдаюсь, ваше высочество», — ответил генерал и сразу пал из уваженья на обе лопатки…