Охотник говорит выразительным басом, никогда не улыбается, но вызывает в слушателях хохот. В сущности, он не врет, он верит в правдивость своих слов, как мусульманин в истину слов корана, и твердо убежден, что мы тоже верим ему вполне. Он дальше повествует о Дикой дивизии, которая, по его словам, показывала на войне чудеса храбрости. Горсть горцев внезапно нападала ночью на оплошавшую часть неприятеля, отбивала пушку, пулемет и мчалась с трофеями в свой штаб, стучалась в запертые двери, требовала немедленно выдать всем героям по Георгию. Из окна штаба высовывался заспанный человек, отвечал им, что сейчас ночь, что награды так быстро не выдаются. Окно закрывалось, герои снова ломились в дверь, кричали: «Даешь Георгий! Мы герои!» Дело кончалось тем, что из штаба выходили двое, наскоро нашивали героям георгиевские ленточки, а кресты обещали выдать через неделю. Самодовольные горцы широко улыбались и шли спать.
— Они дикие. Они страху не чувствуют. Я знаю, как они брали неприятельское орудие. В них в упор пушка стреляла, подряд раз тридцать, аж раскалилась вся. А им наплевать! Скачут, направо-налево рубят, подскакали, искрошили всех. А один дикий горец вскочил на пушку да как начал лошадей нахлестывать! живо пушку в свой штаб пригнал… Так, верите ли, штаны на нем загорелись, аж дым валит, а он, дьявол, сидит верхом на пушке да орет: «Ура, ура!» — не моргнув глазом, повествует наш бородатый гость.
Еще он рассказывал (притом сущую правду), как в прошлом году против самой Кандалакши появилась касатка — небольшой кит. Поморы поскакали с ружьями в карбасы, в лодки и уступали касатку.
— А тащили ее на берег всей Кандалакшей. Сотни народа на берег высыпали, в канат вцепились. Как налегли со всех сил, канат лопнул, а все народонаселение вверх тормашками. Смеху было много.
Взяли около двух тонн жиру, сняли кожу. В подтверждение своих слов бородач показывает свои фотографические карточки. На касатке, как на острове, позируют четверо стрелков, среди них — наш собеседник.
Он много повествовал про охоту на медведей, лисиц, белок, про рыбную ловлю. Взманил наших охотников идти завтра на рябчиков.
— Я знаю одно место, вчера там был. Рябчиков там видимо-невидимо, как грязи.
Наши ходили с ним и, кроме дятла, ничего не видали.
На следующий день заглянул к нам еще один кандалакшский тип. На четверть он охотник, на три четверти рыбак, но тоже большой любитель путать правду с вымыслом.
Его красочным рассказам о рыбной ловле что-то плохо верилось, он подорвал доверие к своим словам сообщением о двух случившихся в его жизни «фактах». Во-первых, он одной пулей как-то умудрился убить медведя, рябчика и чуть ли не тюленя. Второй факт — с повреждением собственного глаза: однажды рассказчик разряжал ружейный патрон; по несчастью, патрон взорвался и ударил ему в глаз с таким изумительным искусством, что сам глаз не пострадал, но на глазном яблоке получился ясный отпечаток выгравированной на медной обойме надписи: «Калибр № 12»…
— И теперь осталась эта мета?
— Никак нет. Факт произошел до войны. А в прошлом году надпись исчезла.
Впоследствии бородач охотник пренебрежительно говорил про рыбака:
— Так ведь он же врет на весь Кольский полуостров…
Я пошел слоняться по Старой Кандалакше. Было утро. В кривых закоулочках между амбарушками, на каменистом приплеске садятся в ёлы, в боты рыбаки. Несколько женщин и девочек волокут лодку к воде; сейчас поплывут на острова за грибами, ягодами. А по заливу уже скользит добрый десяток мелких посудин; на них рыбаки, охотники, ягодницы. Кандалакша пустеет.
Возле амбарушка с открытой дверью — три бочки. Старик укладывает в них, пересыпая солью, только что пойманную сельдь, которую корзинами подносят с бота два парня. Оба из пришлых, служат в промысловой артели на жалованье. Старик неразговорчив, груб, угрюм. Да и большинство населения Кандалакши относится к приезжим неважно, всех пришлецов называют бурлаками. Более словоохотливые старики говорят, что раньше, до проведения железной дороги, они жили здесь припеваючи, их никто не знал, и они ни в ком не нуждались. А как стали прокладывать дорогу, понаехала постылая русь, бурлаки, — и вся жизнь сразу испохабилась: добрые нравы исчезли, пошло пьянство, воровство, разврат. Да и рыбы стало как-то меньше.