Кулацкий элемент радостно заерзал на скамейках.
— Желающие, пожалуйте на плаху! — озлобленно крикнул фокусник и покачал широким топором.
Никто не шел. Все оглядывались по сторонам, шептались, подбивая один другого. В углу уговаривали древнего старца — ведь это ж не взаправду, а ежели выйдет грех, деду все равно недолго жить. Старец тряс головой, плевался, а когда его подхватили под руки, загайкал на весь зал:
— Караул! Грабят!
И вот раздался голос, очень похожий на голос торгаша Власа Львова:
— Пускай Мишка Корень выступает! Он — комсомол, не боится ничего.
Минуту было тихо. Потом, рассекая полумрак, взвились насмешливые крики, как бичи:
— Ага, Миша! Боишься?! Вот тебе и нету бога! Тут тебе, видно, не митинги твои… Ха-ха!.. Попался?!
Селькор Мишка Корень, сидевший на первой скамье, вдруг встал, весело швырнул слова, как горсть звонких бубенцов:
— Сделайте ваше одолжение, сейчас! — и быстро заскочил на эстраду.
— Не боитесь? — спросил фокусник громко, чтоб все слышали, и, скосив глаза, строго осмотрел жизнерадостного, в белых вихрах, юношу.
— А чего бояться? — так же громко ответил тот. — Без головы не уйду.
— Ну, смотрите… Чур, после не пенять. Давайте завяжу вам глаза, а то страшно будет.
В задних рядах девчонка, сестра Мишки, с ревом сорвалась с места и кинулась домой, предупредить отца:
— Мишку резать повели!
Фокусник завязал лицо юноши белым платком по самый рот и усадил его возле стола с плахой.
Юноша не знал, что заговорщики, затаив дыхание, ждут его конца, ему и в ум не приходило, что фокусник — продажная тварь, предатель, он не чувствовал сердцем, что его сейчас убьют, поэтому так доверчиво, с улыбкой он положил на плаху свою голову.
На сцене — полумрак. Фокусник засучил рукава и ухватился за топор. Весь зал с шумом поднялся на ноги, вытянул шеи, замер. Зал верил и не верил.
Сверкнул топор, зал ахнул, голова с хрястом отделилась от туловища, тело Миши сползло со стула на пол.
Фокусник взял в руки белокурую, с завязанным лицом, голову и показал народу. Из горла свисали жилы, струилась кровь.
С визгливым криком несколько женщин лишились чувств. Зал оцепенел. Мертвящей волной пронесся мгновенный холод. Зал копил взрыв гнева и тяжко, в сто грудей, передохнул.
Фокусника охватила жуть, он увидел звериные глаза толпы, побелел и зашатался.
«Сейчас упадет», — мелькнуло в сознании торгаша Власа Львова.
Толпа враз пришла в себя и с гвалтом, опрокидывая, скамьи, топча упавших, зверем бросилась вперед:
— Убивец!! Подай Мишку!
Толпу охватило яростное пламя мести, крови:
— Ребята, бей!! Души!!
Но вдруг толпа с налету — стоп! — как в стену: из-под стола с хохотом поднялся казненный Мишка Корень и в гущу взъерошенных бород, перехваченных ревом глоток звонко закричал:
— Товарищи! Я жив и невредим!! Да здравствует советская власть! Урра!
Весь зал взорвался радостными криками: «Ура, браво, биц-биц-биц!»
— Товарищи! — надрывался фокусник. — Это же в моих руках голова куклы. Это же ловкость рук! Прошу занять места… Сейчас будут объяснены все фокусы!
Тут вздыбил на скамьи весь кулацкий элемент. Очнувшийся Влас Львов громогласно заорал:
— Жулик ты! Обманщик!.. Тьфу твои паршивые фокусы!! — И озверевшим медведем стал продираться к выходу. — Хорошенькие времена пришли! Ни в ком правды нет… Ни в ком!!
Фокусник, юркий, бритенький, улыбнулся ему вслед. Во рту фокусника золотой зуб и важнецкая сигарочка торчит…
ПРИМЕЧАНИЯ
Второй том настоящего Собрания сочинений В. Я. Шишкова охватывает почти двадцатилетие его пооктябрьской литературной деятельности, включая в себя повести, рассказы и очерки, созданные писателем за период 1918–1938 гг. Идейно-тематическое содержание произведений Шишкова этого времени во многом продолжает основные линии его дореволюционного творчества: используя богатейший запас наблюдений над жизнью старой Сибири, писатель по-прежнему уделяет большое место изображению тяжкой судьбы национальных меньшинств Севера в условиях царской России («Страшный кам», «Черный час», «Царская птица»), показу таежной деревни («Мериканец», «Отец Макарий»), русского и сибирского крестьянства («Алые сугробы», «Таежный волк»). В то же время его внимание привлекает и пореволюционная деревня, сложные и глубокие социальные преобразования в ней, которые повлек за собой великий Октябрь. Являясь представителем той лучшей части старой интеллигенции, которая сразу и безоговорочно приняла социалистическую революцию, Шишков со вниманием и искренним доброжелательством всматривается в изменение облика своей родины и в первую очередь особенно близкой и понятной ему «мужицкой Руси». Совершая длительные пешеходные путешествия по ряду губерний Центральной России, он воочию видит, как причудливо переплетается здесь «древнерусский уклад с былью наших дней». Сочетание в быту, нравах, взаимоотношениях крестьянства тяжелого многовекового наследия прошлого — собственнических инстинктов, невежества, косности, темноты — с новым, революционным, столкновение этих двух начал, нелегко дающаяся победа нового является темой таких произведений Шишкова, как «Свежий ветер», «Журавли» и многих из юмористических «шутейных» рассказов («Усекновение», «Бабка», «Настюха» и др.).