— Я пришел, баронесса, откланяться.
Веер описал крылатую дугу и резко сжался. Мимишка тявкнула.
— Я никак не предполагала…
— Что я останусь жив? — перебил ее офицер.
— Ах, вовсе нет!.. Оставьте ваш сарказм, поручик. Да, вы мне нравились, если хотите… Но я не дух свят, чтоб читать вашу душу. Во всяком случае отзвука в вашем сердце я не находила. Ведь так?
Поручик широкими шагами беззвучно подошел по мягкому ковру к резному столику и достал из фуражки пару белых своих перчаток.
— Да, да вы мне нравились, — томно сказала хозяйка и закрыла глаза.
— Вы мне, баронесса, тоже нравились… А что касается отзвука в моем сердце, то… Впрочем, я должен заявить вам, что ваш будущий супруг — подлец. Честь имею кланяться, баронесса.
Мимишка хрипло впилась поручику в удалявшиеся пятки, с баронессой же приключилась натуральная истерика.
Глава XIII
Мысль о побеге не давала Николаю Реброву жить. Что б он ни делал, о чем бы ни думал, — бежать, бежать, — навязчиво и неотразимо властвовало в его душе. Он плохо ел, плохо спал. На другой день объяснения поручика с баронессой он поднялся рано, съел остатки простокваши и пошел в лес.
Утро было хрустальное, молочно-голубое. Поблекший месяц дряхлым шаром запутался меж черных хвой. На смену ему розовел восток, загорались облака, еще немного — и молодое солнце из далеких русских недр, из-за Пейпус-озера выплывет месяцу на смену. По наезженной дороге култыхает на трех лапах несчастный пес, на шее кусок веревки.
— А ведь это она… Ведь это собака Карла Иваныча. — Шарик! Шарик!
Пес мотнул изгрызенной мордой и трусливо свернул в сугроб. И вновь юноша стал перебирать в памяти весь свой недавний предсмертный бред: живы или померли Карп Иваныч и Дмитрий Панфилыч? Но воспоминания были тусклы, путаны.
Солнце уже прорывалось через гущу леса. И юноше захотелось забраться на высокую сосну, чтоб взглянуть туда, в тот милый край, откуда вставало солнце.
Николай Ребров подошел к просеке. И вот перед ним два всадника: лесник баронессы — эстонец — на лохматой кляченке, и на великолепном рысаке широкоплечий человек в серой венгерке с зеленым воротником и лацканами.
Николай Ребров мельком взглянул на всадников и — дальше.
— Стой! — и рысак галопом подскакал к нему. — Почему честь не отдаешь?! Ты! Писарь!
— Извините… Я совсем не узнал вас… Я не ожидал…
Нагайка взвизгнула, и два хлестких удара сшибли с головы юноши фуражку. Не помня себя, Ребров схватил большую сосновую ветвь и наотмашь ею всадника. Конь нервно всхрапнул, подбросил задом, и ротмистр Белявский — через голову в сугроб.
Юноша бросился в чащу леса, выбежал на тропинку и окольными путями домой.
Поручик Баранов еще спал, когда юноша постучался к нему. Та же противная эстонка, впуская, проскрипела:
— Подождить здесь!.. Шляются раньше свет…
И опять тот же громкий голос:
— Эй, кто? Войдите! А, Ребров?! Генерал, что ли, прислал? Что? Что? Белявский?! Как — оскорбил действием? Как, ударил? Кто, ты?! Дай-ка портсигар, дай-ка спичек!
Папироса прыгала в зубах поручика, спичка плясала в руке писаря.
— Да не трясись ты, девушка! Рассказывай.
Выслушав все, поручик Баранов сказал:
— Одобряю. Солдат отдает честь мундиру, а не охотничьей венгерке какой-то. Он бы еще напялил на себя баронессин бурнус. Я переговорю с генералом. Во всяком случае — я беру тебя под свою защиту… Дай мне штаны, дай мне умыться… А вечером, после занятий, прошу ко мне… По-товарищески, запросто… Чайку попить…
Николай Ребров едва выговорил:
— Господин поручик… Я всегда… я всегда был уверен, что вы великодушный человек.
Глава XIV
Когда ротмистр Белявский вошел в канцелярию, адъютант Баранов громко приказал:
— Ребров! Возьмешь лошадей и отвезешь этот пакет по назначению.
Николай Ребров поехал верхом верст за шесть, в дивизионную хлебопекарню. Там и встретил Трофима Егорова.
— Ну, Колька, недельки через две того… Спину чухляндии покажем. Слушай, Колька. А с нами еще один хрестьянин просится, наш мукосей. Он недалечко за озером живет, там, в Расее-то. Да ужо я его… Да вот он… Эй, Лука!
Крупный бородатый крестьянин, поводя согнутыми в локтях руками, не торопясь, в раскачку, как медведь, подошел к ним.