— Ой-ой, кудо есть!.. Кудо большой будет…
Мало-мало верно толковал Чалбак. Ой-ой!
К вечеру Иван Петрович прикатил.
Держали совет у священника. На совете урядник был и Брюхановы братаны.
— Удивительно, — сказал священник, — нечто небывалое.
— Вот именно, — подхватил Иван Петрович. — Хорошо бы осмотреть.
— Надо понятых. Произвести дознание и протокол, — постановил твердым голосом урядник и окинул строгим взглядом опечаленных братанов.
— Что ж… мы ни при чем… Работайте, что по закону… На все согласны.
— А теленка удавить, — сказал урядник и поиграл брелком-башмачком.
— Странно рассуждаете, — возразил учитель, ухмыляясь. — Как же удавить, ежели у теленка пара голов?
— Тогда огнестрельным оружием… — поправился урядник, и щеки его вспыхнули. — Например, из казенного револьвера.
— Все это ерунда, — досадливо отмахнулся священник. — Надо иконы поднять, вот что. Это неспроста все. Это кам накликал на вас чудо-то… его закваска!
— Его, его! — враз вскричали братаны. — Сделайте такую милость, батюшка!
— А теленка убить и закопать.
— А корову? — уставился урядник на отца Василия и выжидательно постукал каблуком в пол.
Священник недолюбливал урядника, насмешливо сказал:
— А корову приобщить к делу.
— Правильно, хе-хе!.. — улыбнулся учитель, аппетитно взглянув на румяную Надею, тащившую кипящий самовар. — За хвост, значит, припечатать, входящий-исходящий и все такое… Именно!
— Прошу без обиняков! — обиделся урядник.
Старший, Петр Брюханов, осмелился, сказал:
— Позвольте осмотреть… Перед чаем-то, а? Тут недалечко. Попутно пивка захватим… Да у меня можно и почаевать. Пирог с рыбиной есть с хорошей… Уж не оставьте, ради всех святых…
На улице пурга была. Крутила вьюга. Облаком кружился влажный снег.
— Этакая непогодь ударила.
Поставили кибитками пушистые воротники, идут. Сугробы. Сумрак. В избах сквозь вьюгу мутно светятся огни. Встречный ветер валит с ног. Шли, нагнувшись вперед, резали головами бурю. Снег больно хлестал в лицо.
— Стойте! — крикнул Иван Петрович, и все, хватаясь друг за друга, остановились. — Слышите?
Вместе с воем вьюги звякнуло вдали, зарокотало. Братаны засопели и, сдернув ушастые шапки, как один перекрестились.
— Я ничего не слышу.
— И я… — сказали священник и урядник.
— Слышите?.. Чу!
— Слышу, — сказал священник и от ветра хрипло закашлялся. — Это бубен. Откуда же?
А бубен ближе, громче.
— Сюда идет.
— Я ничего не слышу… Где это? — прошептал урядник.
С треском хлопнули ворота, залилась собака, за ней другая, третья. Ветер мчал-крутил вдоль села дикой пляской, и вместе с снеговыми вихрями, кружась и завывая в их игре, приближались гулкие раскаты бубна.
— Сюда идет. Близко!
— Православные, что же это?
И уж некогда раздумывать, еще минута — стопчет. Вот он — бум-бум-бум! бум-бум-бум! — прямо на них прет — налезает.
— Заклинаю тебя богом живым! — надсадисто закричал священник, выкинуд вперед обе руки и попятился.
А бубен рядом.
— Ай!..
Оглушительно бьет-грохочет, бубенцы звоном звенят, собачий лай вьюгу кроет.
— Сгинь! Сгинь!.. Именем божиим! — и, падая и вскакивая, шарахнулся священник прочь. — Стойте, остановитесь!
Но никого возле не было, все потонуло, сгибло в сумасшедшей мутной мгле.
На другой день поутру двухголовое чудо сдохло.
Одни говорили, что матка на рога поддела, другие — что жеребец копытом захлестнул.
Только Ерема, сидя на печи, свое молол. Его со вчерашней ночи била лихоманка. Большие глаза горят. Волосы торчком, нечесаны. Мордочка худая, словно у лисенка острая. К бабке Федосье народу изрядно приходило: то баданьего настою призанять, то капельку богова масла ребенчишку грыжу смазать, то чертов палец поскоблить — бабка в горах нашла, — дюже славно от порчи помогает.
Сидит Ерема на печи, таращится на приходящих. Вот высокий черномазый мужик пришел. Поприветствовал его Ерема и стал речь держать, чуть заикаясь:
— А меня, дядя Тихон, вчерашней ночью было шайтаны задавили. Вот те хрест! Шел я с гармошкой от Ваньши Косоручки, потому што… Он гармонь ладил мне… Ну, значит, иду. А метелица — страсть! Я как вдарю в гармонь на всех переборах враз, Дунька как взвоет дурноматом… А шайтаны-то шасть на меня всей кучей, потому што… Четыре, либо три, в шубах. Огромадные, лохматые, что твои ведмеди… Вот те хрест!.. Я, потому што, прочь. Шайтаны за мной. Я, обнаковенно, чебурах в сугроб мордой, да ну орать: «Ай! Ай!» Да, ну креститься…