С утра до ночи, с утренней зари до поздних ярких звезд, каждый день все вперед, вперед правит путь свой Пиля. А чего ищет — не находит.
Как стрела из лука, летит его взор туда, сюда: выйдет в долину речки — во все концы смотрит; взнесут его олени на вершину сопки — край неба виден, а того, что надо, — нет…
— Мне надо бабу, — говорит он каждой сосне кудластой, каждому гнилому пню.
«Может, жену, может, мать с сестрой?» — спрашивает его ветер.
— Бабу! — упорно твердит Пиля и свистит злобно, звонко, словно иглой каленой колет насквозь тайгу.
Он очень хорошо знает, что ему надо. Не жену, не сестру, не мать.
Ему надо все.
По-тунгусски:
— Аши.
По-русски:
— Бабу.
И мать, и сестру, и жену — все вместе.
Разве была у Пили когда мать? Он от поганого гриба родился, его шайтан принес. Не было у Пили матери, а надо. До зарезу надо. Тоскливо одному. Все один да один. Скушно.
И сестры у Пили не было, а надо.
А вот и самое главное, что надо Пиле, всему голова, страшно и подумать: жену.
— Ох ты, жена… — сладко простонал Пиля, зажмурился, ухмыльнулся во весь рот.
И куда его несет олень — не знает; что кругом — не видит, все пестро, пестро, искры красные в глазах, огни по сторонам, словно бы кто тихим голосом поет женским, заунывно так, тонко выводит, ласково:
«Вот и я… Что ж ты… Слезай, бери!»
Встряхнул Пиля, открыл глаза — тьма кругом.
«Неужто ослеп я, неужто спал?»
Ночь. Звезды. Олени в куче, видно, давно остановились. Собаки спят. Удивился Пиля.
— Ночь, верно, ночь… хе.
Развел костер. Набросал по снегу хвой, раскинул на них шкуру, лег, а сам думает, греясь у огня:
«Надо богу помолиться, как поп-священник учил, Аркашка кривой, батюшка, отец».
Встал Пиля на колени, крестится, в небо смотрит, в Золотой прикол — звезду высокую, требует, кричит:
— Эй, Никола-батюшка! Слышишь, нет?! Давай мне скорей бабу, — пожалуйста, давай! Один я, сиротинка я… В каменный чум к тебе приду, в гости. Ты там за стеклом сидишь, знаю… В шапке… Ежели дашь, эй, Никола, и я тебе дам… я тебе палку поставлю, как ее… Мягкую… с ниткой, как ее… Слышишь? А не дашь скорей бабу, так и наплевать… И сам найду. Прощай, Никола-батюшка, русский бог-матушка.
Пиля так усердно, так часто в землю бухал, что вспотел. Мороз с дымом, с белой пылью, а Пиле жарко — стал снег глотать. Потом вытянул ноги и завяз в мертвецком, темном сне.
Так только в сказке бывает, в страшной и сладкой сказке.
— Вот олени, вот и собаки. Гляди, гляди: человек спит. — Девушка встала над Пилей, звонко смеется, в ладоши бьет: — Гляди, гляди!.. Страшный какой, губастый.
А Пиля дрыгает то правой, то левой ногой, губами чмокает, облизывается, должно быть, сладкую ежу ест, должно быть, сладкое вино пьет, видишь: в пляс пошел.
— Ха-ха-ха-ха…
Встряхнул Пиля, продрал сначала правый, дотом левый глаз. Сердце упало, ударило, кровью захлебнулось.
«Баба, женщина».
Узкие щелки раскосых глаз шире, шире. Открыл рот, в улыбку сложились губы, и ноздри стали раздуваться, как у хорька, почуявшего пахучий след белой куропатки.
«Баба».
Неужели сон? Нет, смеется. Живая, румяная, и серьги в ушах, на руках браслеты. Веселая.
— Здравствуй, — сказал Пиля и приподнялся.
— Здравствуй, — ответила живая, веселая.
Пиля изо всех сил обеими руками свою голову скребет, вынул трубку, достал уголек из полусонного костра.
— Ты кто такая? Девка? Баба?
— Девка.
— Откуда?
— Я? Смотри! — Она быстрой рукой ткнула вправо — звякнули в ушах висюльки. — Вот!
Дымок вблизи клубится. Чум стоит.
— Когда пришла?
— В ночь.
— Куда идешь?
— Не знаю… А ты куда?
Пиля подумал и сказал, усердно царапая руками спину:
— Я? Маленько знаю, маленько нет.
— Ищешь, что ли, кого? Может, оленей ищешь? — спросила она.
— Ищу, — сказал Пиля. — Тебя ищу, — и прищурил глаза.
— Меня-а-а? — насмешливо протянула веселая и так круто повернулась, что подол белой ее парки хлестнул Пилю по приплюснутому носу.
Пиля дружелюбно крякнул и чихнул. Потом лениво потянулся за жердиной, чтоб огреть сучонку, хамкавшую над самым его ухом. Глядь, а веселой-то и нет…
Пиля протер глаза: что за чудо, — нет. И чум пропал. И дым исчез. Эге-ге! На голове его зашевелились волосы, и безусый рот широко открылся.
Было серо кругом. Издыхал, валился наземь день. Надо бы есть, и собаки пищи просят. Нет, дальше от этого лихого места, дальше!