Первой начала догадываться компаньонка. В конце концов Алторьяи не двадцатилетний студент, чтобы вот так сразу свихнуться. Значит, здесь какое-то недоразумение.
— Судя по всему, — заговорила она, обращаясь к Алторьяи— вы еще не знаете об исчезновении.
— Как так не знаю? Я ведь уже сказал, что мне это известно, — спокойно ответил Алторьяи.
Это спокойствие снова озадачило гувернантку.
— Может быть, вам известен и адрес?
— Нет, этого я не знаю. Да и какое мне дело? По мне, беги он куда угодно, одно ясно — подлый он человек.
— О ком вы говорите?
— О ком же еще, как не о Корлати.
— Вас невозможно понять. При чем здесь Корлати?
— Тысяча чертей, разве мы не о нем говорим все это время? Он куда-то уехал сегодня ночью и весьма мило подвел меня.
В уме мадам блеснул наконец свет истины.
— Теперь я знаю, куда он уехал.
— Ну?
— Так ведь ясно же, — с живостью воскликнула она, — он бежал вместе с Эстер!
Алторьяи побледнел, глаза его полезли на лоб.
— С Эстер, — пролепетал он. — Бога ради, что произошло с Эстер?
Из прихожей раздался звонок. Наверное, пришли подружки Эстер или второй шафер. Дядя Дани поспешил им навстречу. А мадам Люси осталась просвещать жениха.
— Мы уже четверть часа говорим о ней, мосье. А вы все о Корлати да о Корлати. Этой ночью Эстер исчезла — таковы факты. Наутро мы застали ее кровать даже не разобранной. И, представьте себе, этот старый Янош исчез вместе с ней. Я всегда говорила, что по нем веревка плачет.
Алторьяи упал в кресло, схватившись за виски.
— Печальный случай, — прервала тяжелую тишину мадам прочувствованным голосом.
— Да, — глухо отозвался Алторьяи.
— Подумайте только, на старости лет я осталась без места. Алторьяи ничего не слышал, в его голове гудело, на лбу выступили вены, взгляд стал леденящим, ужасным, губы непроизвольно подергивались. Он думал вслух:
— Какой позор! Какой позор! (Он не говорил: «Как мне больно».)
— Она взяла с собой и подвенечное платье из прекрасного воздушного шелка! — вздыхала мадам. — Ох, боже мой!
— Что скажут люди? — продолжал рассуждать Алторьяи. (Что говорило его сердце, он не принимал во внимание.)
Он беспокоился только об общественном мнении. Что скажут в клубе, что будут говорить министры?
Наверняка будут смеяться.
А как отнесутся к случившемуся его кредиторы? О, уж эти наверняка смеяться не будут.
Справившись с уже ненужными свадебными визитерами, дядя Дани злобно набросился на Алторьяи:
— Ну, сударь, что теперь будем делать? Что случилось, того не изменить. Выходит, ты оказался безруким дурнем, а не тот, другой. Где теперь мои восемь тысяч форинтов? Если ты такой большой политик, давай придумывай, разбойник, что нам теперь делать!
— Я знаю, что мне делать, — прохрипел Алторьяи. — Я убью этого негодяя. Я найду его хоть под землей!
Собственно говоря, долго искать Корлати не пришлось. Он обвенчался с Эстер в Пожони *, несколько медовых дней провели они в Вене, затем спокойно перебрались на старую квартиру Петера на улице Надьштацио.
И вот в один прекрасный день Алторьяи с удивлением увидел Петера за игральным столом в карточном зале клуба. Он был погружен в игру и только что объявил «мизер». Один из его партнеров, губернатор Гравинци, применив тактику выжидания, с напряженным вниманием рассматривал засорившийся мундштук. Сначала он прочистил один его конец, затем, вытянув свою и без того длинную шею и запрокинув голову, стал дуть в него с такой силой, что окурок порториканской сигары вылетел из него прямо в потолок. Это интермеццо с прочисткой мундштука служило лишь поводом для того, чтобы во время упражнений с шеей бросить ястребиный взгляд в карты удачливого игрока, непреодолимо притягивавшие к себе его внимание. В это же время третий партнер, тяжело дыша, подсчитывал карты.
Алторьяи решительно направился к столу. Корлати заметил его, вздрогнул и растерянно уставился в карты, решая про себя, как поступить. Что бы ни случилось, он все встретит с улыбкой. Разумеется, лучше всего обратить это дело в шутку. Да если как следует разобраться, то это и в самом деле не было ничем иным.
Цинично посмеиваясь, он первым протянул Алторьяи руку.
— Сервус, Пишта! Quo modo vales?[12]
Алторьяи ответил ему ледяным уничтожающим взглядом и опустил руку на плечо Гравинци.
— Как вы все можете сидеть за игральным столом с этим презренным подлецом? — произнес он, указывая другой рукой на Корлати, и спокойно прошел в другой зал.
Корлати покраснел и вскочил с места, бросив карты на середину стола.
— Ну уж это слишком. Это требует крови!
И, взбешенный, он побежал искать секундантов. Партнеры переглянулись.
— Похоже, что мы поймали его на «мизере».
(Друзей по зеленому столу не интересовало, что будет с их партнером, — самым важным для них была игра.)
— Он принимает даже две взятки, — сказал третий игрок.
— Натурально, — заметил Гравинци. — Надо записать. Хотя… Слово застряло у него в горле, и он счел разумным умолчать о своем мнении.
— Что вы хотели сказать, милостивый государь?
— Между нами говоря, он выиграл бы, не брось он на стол свои карты.
В клубе найти секундантов было нетрудно. Службогонцы гонятся за любой должностью, и, насколько известно из истории, еще ни один из них не отказывался стать секундантом. Ведь это тоже должность, хотя и на полдня. Как-никак, а все-таки публичное выступление. Имя начинают склонять. В газетах под рубрикой «Наши интервью» оно иногда несколько дней не сходит со страниц. Газету прочитают и в избирательном округе, и добрые яноши одобрительно скажут: «Наш депутат-то работает, себя не щадит — или, сидя у мельницы, буркнут что-нибудь в этаком роде: «Наш-то снова вступился за справедливость».
А сколько их бывает, дуэлей! И о каждой можно прочитать в газете. Что ни день, то дуэль. Верно, и так подумывает иногда деревенский люд: из глины она, что ли, честь-то у этих больших господ — вон ведь как часто бьется и так легко снова составляется.
Да, такое уж теперь время: одна унция крови — два литра чернил. Таковы результаты венгерской дуэли. Унции крови еще может и не быть, но чернила прольются непременно.
Дуэль состоялась на следующий день в Ракошпалотском лесу, где все деревья изрешечены пулями. Когда-нибудь примутся дровосеки распиливать какое-нибудь дерево и обязательно наткнутся на свинец. Каждая пуля — незагубленная человеческая жизнь. Крестьянские ребятишки, собирая грибы, тоже находят пули в траве. Каждая из них — восстановленная честь. Положив эту «честь» в карманы своих штанишек, ребята дома играют ею в бабки…
Первым стрелял Алторьяи и не попал. Выстрелил Корлати и попал. Пуля раздробила Алторьяи ключицу. Врачи сделали перевязку и сказали, что опасности никакой. Возможно, некоторое время правой рукой он не сможет свободно двигать, но это не помешает ему по-прежнему зарабатывать свой хлеб. В конце концов не правой же голосуют в парламенте!
Затем последовали газеты. Давали интервью секунданты о том, что поединок прошел по всем рыцарским правилам. Публиковали заявление врачи по поводу пущенной газетами утки, будто рана Алторьяи смертельна. Публиковали заявления сами дуэлянты, подтверждая слух о том, что после поединка стороны не обменялись рукопожатием: это и не представлялось возможным, поскольку правая рука Алторьяи была забинтована. Был проинтервьюирован и попечитель клуба по поводу опубликованной в газете статьи «Неслыханный скандал в клубе». Очевидцы давали интервью о подробностях ссоры. Выступил в печати и губернатор Гравинци как один из свидетелей, в связи с чем попал в другую историю. Местная оппозиционная газета его комитата «Надьяварьяшский меч» сообщила своим читателям, что глава их комитата неделями просиживает в Будапеште за карточным столом вместо того, чтобы разоблачать махинации опекунского совета. «Государственная администрация, вернись в родные пенаты!» В ответ на это в печати выступил вице-губернатор с заявлением, что его высокопревосходительство господин Гравинци находится в Будапеште по служебным надобностям, точнее — по делам местного банка, в связи с чем появилось сообщение правления местного банка с целью «успокоения господ вкладчиков», ибо дело это «носит чисто административный характер и ни в коей мере не затрагивает материального положения банка». Так закрутилось-закружилось по газетным страницам дело Алторьяи — Корлати со всей его предысторией, пока среди леса черных злобных букв не проскользнуло, по-мефистофельски скрежеща зубами, несколько вполне прозрачных намеков, в ответ на которые господин депутат парламента и опекун прекрасной Эстике Даниель Сабо счел себя вынужденным заявить, что он лично не имел ни малейшего представления о планах господина Корлати, красноречивым доказательством чему может послужить то, что он, Даниель Сабо в последние перед свадьбой дни велел выгравировать герб Алторьяи на предназначавшемся невесте в качестве свадебного подарка столовом серебре. Герб этот изображал аиста с саблей в клюве. Таким образом, аист должен был свидетельствовать о его, Даниеля Сабо, непорочности.