Отложив книгу на траву, Лаврик слушал кукушку и думал спокойно, но не очень радостно о своем будущем. Вот он выдержит экзамен, поступит в университет, будет много писать, готовясь к какой-то настоящей и неизвестной жизни, будет ласковым и хорошим, может быть, скоро поедет за границу. Но сегодня ему как-то яснее, чем прежде, все это представлялось лишенным интереса, так как оно не было одушевлено никаким чувством; это было устройство, да, но не было никакой цели для этого устройства, оно не было ничем украшено, не было никаких непредвиденных расходов, на которые уходит всегда всего больше денег и без которых труднее обойтись, чем без насущных необходимостей.
Жизнь представлялась светлой, ровной, но слегка безрадостной, вроде какого-то ясного, трудолюбивого монастырского житья. Конечно, Лаврик имел понятие о чувстве несколько иное, чем Полина, но чувствовал необходимость чувственной и чувствительной привязанности.
Вместе с тем, он не мог вспомнить об таких связях без досады и обиды, не позабыв своего романа с Еленой Александровной. Он был уверен найти везде ту же Лелечку, не более как Лелечку. И неужели без Лелечек-то жизнь и кажется не мила?
Легкое фырканье лошадей прервало нить его размышлений, но когда он вышел на дорогу, деревенская бричка уже проехала, и он мог заметить только спины проезжих.
Один был статский, другой военный, оба одинакового хорошего роста; первый казался человеком средних лет, второй же по фигуре и посадке — едва достигшим полной возмужалости. Они быстро удалялись, громко говоря по-английски и не оборачиваясь, так что Лаврик не только не мог догадаться, кто они такие, но даже не успел разглядеть их лиц, хотя статский и показался ему чем-то похожим на мистера Стока.
Но откуда бы он взялся? Положим, эта дорога, кажется, ведет в имение Лаврентьева, но при деревенском всезнании едва ли бы прошло неизвестным такое событие, как приезд иностранца к кому-либо из соседей. Притом и офицер, который ехал вместе со Стоком, не был в стрелковой форме. Лаврик, посмотрев им вслед, подумал: вот и эти едут, наверное, к невестам, или возлюбленным, или оставили их в Петербурге и пишут им письма каждый день, и их жизнь имеет веселый смысл. Лаврик не поспел еще выйти из парка, как увидел одинокую фигуру в светлом летнем платье, которая медленно подвигалась ему навстречу.
Елена Александровна была задумчива, и непривычная серьезность выражалась в крепко сжатых губах и пристальном взоре. Даже когда Лаврик подошел совсем близко к ней, она его не заметила, так что ему пришлось ее окликнуть.
— Вы не знаете Лаврик, кто это проехал с мистером Стоком?
— А разве это был мистер Сток?.. Я и его не узнал…
— Да, это был он. Но кто это проехал с ним? Такое знакомое лицо, а между тем я его никогда не видала… Такие лица видишь во сне.
— Мне показалось, что это совсем молодой человек…
— Конечно, конечно, Лаврик… Как же могло быть иначе?
— Наверное, какой-нибудь приятель мистера, или знакомый Дмитрия Алексеевича, они, вероятно, ехали в «Озера».
— Вероятно.
— А вы гуляете? По-моему вы очень редко это делаете?
— Да, вот сегодня что-то вздумала. Я увидела, что к нам приехали Полаузовы, и ушла черным ходом; мне не хочется видеть людей.
— Они очень милые, эти Полаузовы: простые и порядочные, кажется!
— Да, уж слишком порядочные, до скуки!
— Вы сегодня расстроены, Елена Александровна?
— Какие глупости! Что же мне расстраиваться особенно!
— А не особенно, а все-таки расстроены?
— Какой вы, Лаврик, любопытный! Ведь я же, например, вас не спрашиваю, — отчего вы с некоторого времени так часто уединяетесь в лес?
— Вы меня не спрашиваете, потому что вы вообще со мной почти не говорите.
— И вы, конечно, думаете, что я с вами не говорю, потому что на вас сердита, или питаю еще к вам какие-либо чувства? Но вы в этом ошибаетесь, уверяю вас. А не спрашиваю я вас о ваших прогулках, во-первых, потому, что считаю любопытство иногда неделикатным, а во-вторых, потому что я без всяких расспросов знаю причину ваших прогулок: вы прячетесь от Полины Аркадьевны.
— Какой вздор! зачем же мне от нее прятаться? — Да, вам, по-моему, нет никаких оснований делать это. И даже скажу вам больше, вы этим самым играете ей в руку.
— Разве у Полины Аркадьевны есть какие-нибудь планы?
— У всякого человека есть свои планы.
— А у меня вот нет никаких планов.
— Ну, как же так нет? вот вы готовитесь к экзаменам, хотите поступить в университет, поедете с вашим дядей за границу.
— Ну, какие же это планы?
— Конечно, планы не особенно возвышенные, и даже не то чтоб очень веселые, но это — дело вкуса.
— Тут больше играют роль обстоятельства, а не мой вкус.
— Не ваш вкус, так чей-нибудь другой, а обстоятельства почти всегда зависят от нас самих.
— А у вас какие же планы?
— Опять-таки, Лаврик, не любопытствуйте! я ваши планы рассказала сама, не любопытствовала; вот и вы мои планы угадайте сами, хотя бы для того, чтобы доказать, что вы интересуетесь мной не меньше, чем я вами.
— Так ведь мои планы угадать нетрудно, так они несложны и просты, а у вас все какая-то таинственность.
— В данном случае мой план не имеет никакой таинственности. В настоящую минуту единственное мое старание, это узнать, кто этот офицер, который приехал с Андреем Ивановичем к Лаврентьеву.