— Вы удивительно умеете рассказывать, Виктор Павлович… так что, говоря, по-видимому, откровенно, ничего решительного не сообщаете.
— Вас интересуют обстоятельства, которые заставили меня стреляться?
— Нет, конечно, нет!.. Притом, как это ни странно, я их знаю.
— Ну, так что же? Что вы хотите, чтобы я рассказал вам подробнее?
— Вы сами знаете, чего я ждал от вас… каких признаний.
— Да, я это знаю, потому-то я и молчу… Вам эти слова должен сказать не я, а другой человек.
— Кто же? — Я не знаю.
— Может быть, мистер Сток?
— Может быть… Я не знаю… Всегда в нужную минуту приходит нужный человек.
— Но есть люди, к которым этот нужный человек никогда не приходит?
— О, да! и сколько еще таких людей! но вы не придавайте моим словам какого-нибудь таинственного значения… Я говорю вещи самые простые. Если вам захочется, очень захочется малины, то всегда придет баба, чтоб ее продать… Если вы влюблены и вам действительно хочется получить письмо, то почтальон уже будет звониться у ваших дверей. Нужно только уметь хотеть и знать, как это нужно делать… Скажу даже больше: за вас хотеть может другой человек, более искусный и опытный, нежели вы сами.
— Но захотел ли кто-нибудь слишком меня видеть, потому что вон идет какой-то вестник.
Действительно, по открытой дорожке от парников бежал простоволосый конюшенный мальчик в розовой рубашке.
— Что тебе, Федор? — крикнул ему Дмитрий Алексеевич, когда тот еще не успел добежать до места.
— Вас там ждут.
— Кто меня ждет?
— Не велено сказывать…
— Что за мистификация! Кто-нибудь из знакомых?
— Не могу знать.
— Да откуда же взялся он и где меня ждет?
— Они приехали верхом и ждут вас в гостиной.
— Идите, идите, Дмитрий Алексеевич! — проговорил Фортов с улыбкой… — Может быть, это и есть нужный человек в данную минуту.
— Вы меня извините?
— Ну, конечно… Стоит ли об этом говорить? Когда Дмитрий Алексеевич быстро вбежал в полутемную, после солнечного сада гостиную, он увидел у круглого стола с журналами небольшую дамскую фигуру в длинном черном платье и черной же вуалетке. Она тихо перебирала журналы и, казалось, не слышала, как вошел Лаврентьев, так что тот принужден был откашляться и громко начать:
— С кем имею честь?
— Это я, Дмитрий Алексеевич… Я приехала к вам по делу, — ответила гостья. Потом не спеша повернулась и откинула вуалетку, причем Дмитрий Алексеевич, увидел, что его посетительница была не кто иная, как Елена Александровна Царевская.
Глава 14
Дмитрий Алексеевич молча смотрел на свою гостью, покуда та лепетала что-то не то о цветах из лаврентьевских оранжерей, которые бы она хотела достать по случаю близкого рождения Ираиды Львовны, не то о какой-то сельской машине, действия которой будто бы ее, Лелечку, очень интересовали.
Наконец он вымолвил:
— Конечно, я всегда рад служить вам всем, чем могу, но я хотел бы знать, одно ли это привело вас сюда?
— Не все ли вам равно? — ответила Елена Александровна, скорбно улыбаясь и опираясь рукою на стол. Не дожидаясь ответа, она сама уже продолжала: — Впрочем, что я говорю! вы бы не спрашивали, раз вам не было бы интересно… Конечно, вы правы: это только предлог и, кажется, даже не особенно умелый. Я просто хотела вас видеть и, если можно, поговорить с вами.
— Прошу вас, — отнесся к ней хозяин, указывая на ближайший стул. Но гостья, не воспользовавшись приглашением, продолжала стоя:
— Я не думаю, чтобы наш разговор был продолжительным, но все-таки он займет известное время… Нам никто не помешает?
Дмитрий Алексеевич молча подошел к двери и замкнул ее на ключ.
— Что случилось, Дмитрий Алексеевич?.. что заставило вас так измениться ко мне?.. Конечно, чувство может улетать без всяких причин, но почему это совершается так жестоко, что любовь уходит не одновременно у обоих любивших?
— Вы сами отлично знаете, Елена Александровна, что случилось.
— Ах, вы говорите о том глупом случае в Риге? о том несчастном мальчике, который так обо мне безумствовал! конечно, я была виновата, затеяв всю эту ненужную игру, но нельзя же за это так наказывать.
Помолчав некоторое время, Дмитрий Алексеевич ответил:
— Мне не хотелось говорить об этом, но раз вы сами начали разговор, то не скрою, что, действительно, случай в Риге с этим молодым человеком произвел на меня очень тягостное впечатление, тем более что вы не можете мне поставить в вину, что я относился к вам легкомысленно или даже просто легко… Я любил вас искренно и серьезно.
— Не надо, не надо об этом! И неужели этому искреннему и серьезному чувству достаточно пустого столкновения с ничего не значащей историей, чтобы оно разлетелось, как одуванчик от ветра.
— Во-первых, я не считал этой истории такою пустой, во-вторых, дело было совсем и не в истории… Дело в том, что этот случай осветил мне ваше ко мне отношение и, ужаснув, заставил подумать.
— Боже мой! Боже мой! неужели когда любят, думают? неужели, когда любят, решают или взвешивают? Нет, я не хочу этого думать.
Поступают, может быть, дико, непоправимо, но всегда руководясь чувством, а не размышлениями… Если бы вы меня любили, в ту минуту вы могли меня убить, избить, если хотите, но не то, не то, что вы сделали!..
— Я сделал гораздо больше, чем, если б я ударил, или убил вас… Я сейчас же вас оставил и навсегда… Причем руководился сильнейшим чувством… Это, может быть, труднее, чем вы думаете.
— Но ведь это неправда… Вы только отошли от меня, но нисколько меня не разлюбили. Вы хотели поступить, как сильный мужчина с определенною волею, а поступили, как обидчивый ребенок… Вы отошли в угол и надулись, вот и все… Я думала сначала, что все кончилось, но что-то мне говорило, что это не так. Вероятно, сердце. Я захотела вас увидеть, чтобы самой убедиться… И вот теперь, я не верю, слышите ли, теперь я не верю, что вы меня разлюбили.
— Тем не менее, это так.
Под черной вуалеткой было незаметно, как слегка передернулось лицо Елены Александровны, когда она, вставши и подойдя совсем близко к хозяину, взяла его за обе руки… Когда она открыла лицо, оно уже спокойно улыбалось.
— Ну, хорошо, ну, я вижу, что вы сильный мужчина… Вы довольны? Теперь, надеюсь, мы можем говорить не как поссорившиеся дети, не как сильный мужчина и слабая, но коварная женщина, а просто, как люди!
— Как люди, которые не лгут?
— Ну, положим, как люди, которые не лгут, насколько это возможно… Тем более, что за это время я так много думала, так много пережила, что сделалась гораздо старше, может быть, и серьезнее… Я стала яснее видеть и других, и себя… Знаете, когда в уединении проводишь некоторое время, как-то сами собой отпадают все детали, все мишурные украшения, и выступает настоящий, простой рисунок всего, что случилось… И вот я теперь вижу, что вы меня любите по-прежнему, если не больше… Не правда ли?