— Это предостережение, а не подозрение.
— А подозрения твои каковы?
Ираида Львовна помолчала, а потом начала как-то издалека:
— Видишь ли, Леонид, всякий человек может подозревать и предполагать что ему угодно, когда он находится в полной неизвестности… Я вовсе не склонна думать дурное, особенно о близких мне людях.
— Ираида, ты мне скажи прямо, что знаешь… Может быть, Лелечка уехала совсем не к Полаузовым.
— Сказать по правде, я не знаю, куда уехала твоя жена… Я, конечно, не верю глупостям, которые говорит Полина, но ведь они обе сумасбродки, тем более, что вчера, что сегодня у нас из дому пропал еще один человек.
Ираида Львовна остановилась, потому что в это время к ним быстрым ходом приближалась горничная с конвертом в руках. Отдав письмо Леониду Львовичу, который вдруг сильно покраснел, она так же быстро и молча ушла, а Царевский, мельком взглянув на иностранную марку и покраснев еще больше, проговорил быстро, будто желая быстротой речи скрыть свое смущение:
— Ты говоришь, еще один человек? но кто же это? и какое он имеет отношение к моей жене?
— Это племянник Пекарского.
— Я не понимаю, как ты можешь ставить в связь эти два отъезда. Мало ли что может прийти в голову Полине Аркадьевне! Она же совершенно не ответственна за свои слова и мысли; конечно, Лелечка уехала просто к Полаузовым и завтра или послезавтра вернется.
— Дай Бог, чтоб это так было. Я вовсе не хочу каркать.
— Да, это так и будет. Несчастия, неприятности не могут приходить к людям в такой прекрасный день.
— Почему ты находишь день прекрасным? ведь ты с утра еще не знал, не видел, идет ли дождь или солнце ясно.
— А теперь я вижу и знаю, что все прекрасно и не может быть другим, — отвечал Леонид Львович, похлопывая себя по руке нераспечатанным конвертом. Затем он обнял сестру и еще веселее произнес:
— Поверь мне, что ничего дурного не случится. Правда Львовна покачала головой и сказала:
— Ты даже как будто рад, что твоя жена исчезла?
— Какие глупости! Но я уверен, что все будет очень хорошо. А нужно же людям время от времени исполнять свои капризы. Что же касается твоих смешных опасений насчет Лаврика Пекарского, то я думаю, что он уже дома, сидит и занимается у своего окна. Все хорошо, все прекрасно, когда есть солнце и такие прекрасные люди, как ты.
— И когда получают такие прекрасные письма из-за границы? — Да ты, оказывается, умеешь быть злой! — проговорил Леонид Львович, снова обнимая сестру, и они направились к дому.
Леонид Львович несколько заблуждался. Конечно, солнце светило ясно, и запечатанное письмо, может быть, несло отличные вести, но, во-первых, Лаврика дома отнюдь не было, и у какого окна чем он занимался — было совершенно неизвестно, а во-вторых, громкий и возбужденный говор, несшийся из окон гостиной, с очевидностью показывал, что если в «Затонах» и было все прекрасно, то совсем не слишком мирно, и что там находили себе место страсти, которые наглядно опровергали название Ираидиной усадьбы. Казалось, что в доме спорят несколько женщин, но на поверку вышло, что в гостиной Царевские застали только Ореста Германовича, Полину и конюшенного мальчика. Дама была в сильном возбуждении и оканчивала, по-видимому, длинную речь.
— Теперь вы видите, видите, к чему приводит отсутствие свободы и тирания? И тирания над чем? над тем, что должно было бы быть свободным, как пламя, как ветер! Где теперь Елена Александровна? где Лаврик? у Полаузовых их нет. Кто знает, может быть, они уже покончили с собой. А что всему виною? Все ваше стремление устраивать какие-то дурацкие мещанские устройства!
Раздался топот копыт, и через секунду в дверь вошел другой конюх, снимая шапку.
— Ну что, ну что? — бросилась к нему Полина.
— Так что их там нет. Барин даже очень удивлялись, что я приехал. Очень жалеют, что так случилось, и кланяются всем.
— К кому он ездил? — обратилась Ираида к Полине.
— К Дмитрию Алексеевичу Лаврентьеву, — отвечал вместо последней конюх.
— К Лаврентьеву? — переспросила Ираида. — Кто же тебя туда посылал?
— Я посылала его к Лаврентьеву, — выступила Полина Аркадьевна.
Ираида Львовна отослала слуг и снова стала спрашивать свою гостью, меж тем как мужчины хранили молчание.
— Объясните мне, Полина, чем вы руководствовались, посылая к Лаврентьеву, и кого вы там искали? Надеюсь, не Елену Александровну?
— По правде сказать, я именно ее там и искала.
— И так и сказали конюху, чтоб он спросил Лаврентьева: не здесь ли г-жа Царевская.
— Так и сказала.
— Но послушайте же, Полина, всему есть мера. Ведь это никакая ни свобода и ничто, а просто глупость и недобросовестность распускать между слугами ваши собственные предположения, которые даже если бы и оправдались, их нужно было бы скрывать. Наконец, что подумает сам Лаврентьев? Он может подумать, что это хитрость, и очень недостойная, со стороны Лелечки, что она никуда не уезжала, а нарочно афиширует их отношения, чтоб делать какие-то авансы.
— Так не все ли равно, что думает Лаврентьев, тем более что он привык считать Елену Александровну женщиной свободной и не трусливой.
— Ну, я вижу, что вы, Полина, гораздо глупее, чем можно было даже предполагать, и, кроме того, ваша глупость положительно вредна; где бы вы ни были, куда бы ни вмешались, везде получается только смешной и вредный вздор. Т. е., конечно, я говорю с точки зрения человека, который в своем уме.
— Если от моего присутствия получается только вред, так мне остается уехать.
— Вы не обижайтесь, Полина, я вам скажу прямо: действительно, теперь это самое лучшее, что вы можете сделать.
— Да, я вам не ко двору, — произнесла Полина и повернулась к двери. Уже взявшись за дверную ручку, она произнесла:
— Вы, может быть, не откажетесь дать мне лошадей до станции. Поезд идет в 8 ч. Мне нужно уложиться.
— Конечно, конечно, — заторопилась Иран да, — может ли быть об этом разговор? но почему вы так торопитесь? Вы бы могли уехать и завтра, и послезавтра. Вы меня простите, это я сказала сгоряча. Я от своих слов не отказываюсь, но тем не менее все может исправиться. И потом, если вы уедете сегодня, после этого… после этого несчастья, это может носить какой-то предосудительный вид…
Тогда Полина Аркадьевна, оставя ручку дверей, снова вернулась в комнату, относя свою речь прямо к Ираиде, будто, кроме их двоих, никого не присутствовало.
— Нет уж, позвольте на этот раз мне сделать этот предосудительный вид. Я уезжаю, я покидаю ваш дом, но свои поступки я буду уж решать сама, и какой они будут иметь вид, мне все равно. Однако не думайте, чтобы я оставила без внимания судьбу Елены Александровны, к которой я искренно привязана, и не знаю, не будет ли это хуже, если я буду помогать ей со стороны.
— Что же, вы угрожаете?
— Нет. Чего мне угрожать? Я только не скрываю, что буду поступать как мне угодно. Я против вас лично ничего не имею, но я ненавижу, ненавижу, — и она крепко сжала свои маленькие руки, — всех таких людей, всю вашу шайку, всех тупых, пустых, самодовольных и добродетельных людей! И действительно, с вами мне не место, потому что я всегда ищу, а вы мирно спите. Ну и спите себе на здоровье, спокойной ночи! Да это и кстати, потому что я вижу, что лошадей скоро подадут.
Полина Аркадьевна мельком взглянула в окно и потом, подойдя к Ираиде, сказала менее повышенным тоном:
— А теперь прощайте без всяких обид… Не поминайте лихом и живите счастливо.
И затем обвела глазами комнату и, будто только сейчас заметив мужчин, Полина воскликнула:
— Ах, господа, да и вы тут! Я даже о вас позабыла, думала, что мы одни. Можно было бы предположить, что вы спали, но при таком крике где же спать? Это уж верх вежливости, быть настолько молчаливыми. Или, может быть, для господ рыцарей наша перепалка с Ираидой Львовной была интересным зрелищем вроде боя петухов? очень рада, что доставила вам это удовольствие, но если вы подумаете хоть немного, то увидите, что я была совершенно права. А мне что? я высказалась и с легким сердцем уезжаю. До свидания!