— Ну а что ж с твоим романом дальше стало? — спросил я.
— С каким романом? С девицей гробовской? Да я на нее и смотреть перестал после того случая. Она даже сама раз ко мне в столовой подходит: что это ты, Шурик, на меня никакого внимания перестал обращать? А я говорю — обращал, хватит! А Федьку Гроба встретил — ты, говорю, Федька, мне на глаза не попадайся. Искалечу. Он шары вылупил — ты что? Ничего, говорю, сказал, и точка. Ты характер мой знаешь. Ушел он, конечно, в недоумении. Потому что не мог я ему всей причины изложить…
— Ну, а настоящую любовь ты встречал в своей жизни? — строго спросил Вовик.
— Почему ж не встречать, — откликнулся Шурик, — встречал. Раза четыре. Меня две женщины вообще просили сделать сына безвозмездно. Ну мне это, конечно, плев дело, но ведь замучают алиментами. Это она только сейчас говорит, что безвозмездно, а потом в суд подаст, и будь здоров. На краю света сыщут.
Вовику, по-моему, не понравилась такая концепция.
— А знаешь, Шурик, — сказал он, — есть такие стихи: «Любовью дорожить умейте, с годами — дорожить вдвойне».
— Так это ж только в стихах, — сказал Шурик, — луна, весна, она. А в жизни дело обратное. Жизнь хвакт любит. Вот ты от своей бабы все записочки получаешь, думаешь, она там мучается без тебя, руки-ноги по тебе ломает? Ерунда! Она там гуляет с каким-нибудь кобелем, колуном последним и в ус не дует. У баб норов одинаковый!
Я понял, что Вовик сейчас полезет в драку. Он засопел, и прежде, чем он что-нибудь сморозит, я сказал:
— Ты, Шурик, человек хороший, но говори только за себя. И за своих баб. А в чужие дела не суйся. Понял?
— Вот именно, — сдавленно добавил Вовик.
Шурик мгновенно разобрался в наших интонациях.
— Понял, — сказал он. — Только ты так грозно не говори, а то я сильно пужаюсь.
Он обиделся и отвернулся от нас. Вовик тяжко вздохнул, а Шурик вдруг громко добавил:
— И вообще разговорчики в строю! Я за вас получать взыскания не намерен!
В палатке засмеялись. Шурик передразнивал младшего сержанта Чернышевского…
Ночью в полной темноте ротный со сна закричал:
— Рота, а ну, кто горит?!
Действительно, немного попахивало паленым. Все зашевелились, захлопали себя по бокам, нюхали полушубки и бушлаты. Страшное дело — залетит к тебе в рукав махорочная пылинка горящая, ты себе ходишь, а внутри рукава вата уже до плеча сгорела!
— Никто не горит, товарищ капитан!
— Но я слышу, что кто-то горит! Ну-ка, всем еще раз провериться! Или мне выстроить всех?
Это было бы ужасно! Все снова стали искать причину запаха.
— Может, кто-нибудь горит морально? — спросил Вовик.
Ротный тут же отпасовал Вовику его остроту.
— Рядовой Красовский, — сказал он, — проверить крепление палатки снаружи!
Вовик захныкал, стал одеваться. А не суйся, не суйся! Зажгли фонарь. Я увидел, что ротный не лежал, а сидел возле буржуйки на ящике. Все, толкая друг друга, выставляли к свету свои полушубки, телогрейки, бушлаты. Вовик вернулся с улицы весьма удовлетворенный.
— Если бы сейчас кто-нибудь подсматривал за мной, — сказал он Шурику, — я бы сейчас повторил подвиг Феди Гроба.
— Ну ладно, — сказал Шурик, — ты только не трепись ребятам. А то будут говорить, что Ткаченко у нас обос…й!
Причину запаха так и не обнаружили.
Утром, когда еще все спали, в палатку ввалились два сапера со своими миноискателями. Они шамански водили ими над землей, словно играли в какой-то медленный хоккей. Потом один из них, извиняясь и смущаясь, попросил дремавшего ротного подняться с ящика. Саперы сдвинули ящик, стали ковыряться на его месте и скоро с Божьей помощью извлекли из земли большую, в целый обхват, мину. Все молча смотрели на нее — что за номера?
— Это противотанковая, — все так же смущаясь, сказал сапер, — на эту мину требуется усилие двести пятьдесят килограмм.
— Да, — сокрушенно сказал ротный, — нажиму у меня не хватило.
Он так печально это сказал, что засмеялись даже саперы. Но что сделалось со всей ротой, когда мы построились! Несмотря на команду «ровняйсь!» некоторые даже на корточки от смеху поприседали.
— В чем дело? — разозлился ротный. — Может, я вам так смешон, что вы не в состоянии выполнить уставную команду?
Но все смеялись. Смеялся даже старшина Кормушин.