Ирина. Ты в этом уверен? Подумай.
Кондаков. Я в этом уверен. Я в это поверил в Пулковском аэропорту, когда увидел в чужих руках нашу с тобой серую сумку в клеточку.
Ирина. Далась тебе эта сумка.
Кондаков. Это просто так… символ некий.
Ирина. Нет, ты меня никогда не любил.
Кондаков. Ну считай так, если тебе будет легче.
Ирина. Мне? Легче? Малыш, мне прекрасно! Я ведь приехала сюда только за одним — убедиться, что я не ошибаюсь. Я выхожу замуж. Сейчас я поняла, что между нами уже ничего нет. Мне очень легко, представь себе.
В дверь позвонили.
Не открывай. Мы должны закончить разговор.
Кондаков. Ириша! Иногда в жестокости есть доброта. Разговор мы уже закончили. Не будем мучить друг друга. (Открыл дверь.)
На пороге — Косавец.
Косавец. Никогда в жизни не думал, что портвейн может быть таким приятным!
Ирина. Все! С меня довольно иронии. Рем!
Кондаков. Не говори таких слов. Скажи — до свидания.
Косавец. Почему уходит дама в духах?
Ирина. Я тебе скажу другое. Я люблю тебя. (Уходит.)
Косавец. Ушла дама. Обидно. Рем! Я пришел к тебе, чтобы принести тебе свои извинения насчет того, что я на коленях…
Кондаков. Лев Михайлович, брось ты. Иди, я тебя уложу, отдохнешь.
Косавец. На некоторое время.
Кондаков. Безусловно. (Уложил Косавца на тахту и прикрыл его пледом.)
Косавец. Ты себе не представляешь, Рем! Портвейн — и такой приятный!
Кондаков. Спи, спи.
Вошел Короткевич.
Ваня, как?
Короткевич. Налопался, как дурак на поминках. Теперь спать хочу. Умираю, хочу спать.
Кондаков. Вот и славно. Ты ложись, Иван Адамович, а я тебе на сон историю расскажу. Матушка рассказывала?
Короткевич. Рассказывала.
Кондаков. Вот рядом с моим… товарищем и ложись.
Короткевич. Это вот тот буян?
Кондаков. Да, с кем не бывает? Слушай. Когда ты уже заболел, наши войска освободили город, на другой день. Война шла огромная, от моря и до моря. Это был тот год, когда наши войска освобождали один город за другим. До этого была великая Сталинградская битва…
Короткевич. Мы об этом слышали!
Кондаков. Ты не разговаривай, а лежи молча и засыпай. Наши войска освободили всю нашу страну и пошли на помощь к другим народам. Были тяжелые, ужасно тяжелые бои в Польше, в Венгрии, в Румынии. Вся Европа ждала нашего похода. Слышишь Ваня?
Короткевич спал. Спал и Косавец. Кондаков осторожно, чтобы их не будить, пошел на кухню, что-то взял со стола. В дверь снова позвонили. Кондаков открыл. Вошла Лариса.
Тихо, Лариса. У меня все спят.
Лариса. А это кто?
Кондаков. Наш завотделением. Решил на себе испытать действие алкоголя, против которого он всю жизнь борется. Как у вас с ним?
Лариса. Вчера уже поздоровались. А это, Рем Степанович, гарнитур у вас польский?
Кондаков. Польский. Лариса, а я без вас скучаю.
Лариса. Правда? А в какую цену?
Кондаков. Что?
Лариса. Гарнитур.
Кондаков. Э-э восемьсот… что ли, сорок рублей. Пришлось подзанять немного… Вот… и вы знаете, Лариса, в последнее время мне даже как-то не хватает вас… Вот какая сложилась ситуация… Может быть, мы куда-нибудь сходим вместе с вами? В кино, например?
Лариса. Рем Степанович, я принесла все, что вы просили. Готовить инъекцию?
Кондаков. Нет, не стоит будить Короткевича. Так вы не ответили на мой вопрос.
Лариса. В кино я хожу со своим женихом.
Кондаков. Каким еще женихом?
Лариса. Я ж вам рассказывала. Художник-реставратор.
Кондаков. Опять художник? Да что это их развелось…
Лариса. Между прочим, квалифицированных художников-реставраторов не так уж и много. Для такой работы нужны рука и талант. Вот вы посидите целый день под куполом церкви на лесах, тогда говорите. Я Лешке своему обед ношу. Как заберешься на верхотуру — голова кружится. А он на такой высоте искусство создает! А вы говорите!..
Кондаков. Сам не знаю, что говорю. Это правильно.