— Что, что? — спросил Вовик.
— Я рю мрозпросожуткийдо галюнаеледобег, поял?
— Я не понял. Ты что говоришь?
— Не поял, не поял! — разозлился Олифиренко. — Чёне поял? Мароз, грю, на дворе, мароз!
Он расстроился и вышел из класса, в сердцах хлопнув дверью. Зато в класс зашел Слесарь. Я спрыгнул со стола.
— Как связь? — по-генеральски спросил он.
— Нормально, товарищ лейтенант.
— Кто из вас дежурит ночь?
— Я, — сказал Вовик.
— Смотрите, ефрейтор, связь должна работать с пятым полком ежеминутно! Между нами говоря, в дивизию приехал генерал Дулов. Так что жди тревоги. Как, товарищ Рыбин, быстро поднимемся по тревоге?
— Вмиг! Одна нога здесь, другая там!
— Вот это правильно, — сказал Слесарь и придвинулся ко мне, будто бы рассматривая начищенный по новогоднему случаю значок радиста первого класса, а сам разведывал — не пахнет ли от меня чем-нибудь солдатским вроде антифриза или одеколона «Кармен». — Ну, отдыхайте, товарищ Рыбин, — со вздохом сказал Слесарь и вышел, поправляя на ходу пистолет системы Макарова, оттягивавший пояс.
— Во время прошлой тревоги, — зевнув, сказал Вовик, — я чуть не умер на Слесаря. Бегу на радиостанцию с автоматом и вещмешком, вдруг в темноте кто-то хватает меня. Смотрю — Слесарь! — Ты что несешь? — кричит. — Вещмешок по тревоге несу на станцию! — Кинь, — кричит, — немедленно кинь! Быстро на станцию! — Да я и так на станцию бегу! — Подбегаем к машине, Шурик там воду горячую из водомаслогрейки приволок, заливает. Слесарь кричит: — Ткаченко! Заводи! Заводи мотор, быстро! Штаб уже разбомбили! — Шурик чуть не поперхнулся, аж мимо пробки лить стал. — Как разбомбили? — А так, — кричит Слесарь, — очень просто. — Но что-то бомб не слышно было. Где же разбомбили? — Условно, условно, — кричит Слесарь. — Ты, Слесарь, не взводный, а сто рублей убытку! — говорит Шурик. А Слесарь — не до этого сейчас, Ткаченко, не до этого! — И убежал к другим машинам. Мы чуть не умерли на него!.. А ты чего не спишь? Неохота?
— Неохота, — сказал я. — Я два наряда от комбата схлопотал.
— За пререкания?
— Нет, за пятно вот это.
— А я просто помираю, как спать хочу. Я уже давно заметил, что на ночных дежурствах есть три самых тяжких часа: час ночи, четыре и особенно полседьмого. До завтрака еле домучаешься…
— Ну конечно, они здесь, — сказал «король Молдавии» Прижилевский, за которым ввалилась вся компания: и Сеня Вайнер, и Кехельман, и недоносок Борька Алексеев.
Все они, по-моему, были слегка «под газами».
— Вот сейчас нам москвичи скажут, — продолжал Прижилевский, пока вся компания рассаживалась по табуреткам и на столы. — Правда, что эта баба еще не замужем? А? Или брешуть?
— Какая баба?
— Ну вот эта… Пять мину-у-ут, пять мину-у-ут… «Карнавальная ночь». Как же ейная фамилия?
— Гурченко.
— Точно. Так точно. Гурченко. Наша, хохляндская порода! Вот, бляха-муха, за такую бабу еще бы полгода согласился тянуть срок службы!
Сеня Вайнер подозрительно усмехнулся.
— Перехватил.
— Ну не полгода, — сказал Прижилевский, — но два месяца кладу. Спокойно. Месяц валяюсь в санчасти — я знаю, как придуриваться, ни один коновал не подкопается, а месяц туда-сюда. Зато выхожу я с ней на прицепе на Крещатик, встречаю корешей…
— Трибуну ему, трибуну! — сказал Вайнер.
— А ты, дубина уральская, молчи!
— Вань, а правда, что у вас в Молдавии коровы початок кукурузный прямо с деревяшкой съедают?
— А чё, законно, могу доказать!
— А у ихних коров челюстя вставные!
— А у вас на Урале только и таскают железо мешками! Чё варежку раззявил? У-у-у! «Вологодские ребята ножиком трактор зарезали!»
— А ты в эфир вылезаешь, как свинья — пищишь, пищишь настройкой, аж противно!
Вайнер сгреб Прижилевского в свои медвежьи лапы и поднял над головой.
— Кончай, кончай, — верещал сверху Прижилевский, — шатуны здоровые отрастил на треске и рад!
— Военнослужащие, — кричал Вовик, — вы мне все антенное хозяйство повредите, тревогу прозеваем!
Сеня опустил Прижилевского на пол.
— А что, опять — заводи моторы?
— Вроде этого, — сказал Вовик. — Дулов приехал.
— Ну все, — сказал Прижилевский, — как бы сегодня ночью не дали бы нам разгон. Самый раз — новогодняя ночь.
— Это им запросто. Любимое дело. Под праздники.
Все поскучнели. Вайнер поскреб ледяное окно, просверлил огромным горячим пальцем дырку во льду, посмотрел на холода, вздохнул.
— Полтретьего. Кости, что ли, бросить?