Вовик настроил станцию и стал вызывать. Он прикусил губу и страстно смотрел в светящееся полукружье шкалы, словно мог увидеть там нечто другое, кроме равнодушных обозначений частот. Он переключил станцию на прием — эфир молчал.
— Ну что? — безумно спросил он меня.
Я пожал плечами. В самом деле, что я мог сказать? Вовик смешно, как мультипликационный зайчик, забарабанил кулаками по столу, сразу — двумя.
— Ну правильно, правильно, — закричал он, — я сам во всем виноват!
— Заткнись. Чего ты орешь?
Вовик запустил в угол Драйзера, книжка скользнула по инею стены и упала на пол, прошелестев страницами. Взгляд Вовика как-то потускнел, он стал медленно сворачивать самокрутку.
— Псих, — сказал я.
— Ты у капиталистов служил? — рявкнул под дверью старшина Кормушин.
— Никак нет, товарищ старшина, — ответил дневальный.
— А почему же им помогаешь?
— Я им не помогаю!
— Как не помогаешь? Почему ты шторы по тревоге не опустил? Ты ж ихним самолетам свет даешь!
— Я сейчас, мигом!
— Два наряда вне очереди!
Кормушин влетел в класс, весь в снегу, в руках валенки и аккумулятор.
— Ты вот что, Красовский, ты не тушуйся, не сиди так, ты вызывай все время. Кто его знает — от скуки вдруг включится или почувствует что… всякое бывает.
Я просто не поверил своим ушам, как он все это говорил — тихо, мягко, почти ласково.
— Станция в порядке?
— Так точно.
— Ну вот и вызывай. Все время.
— Я вызывал.
— Ты не пререкайся, а вызывай. Слушай меня. В нашем деле всякое бывает. Радисту нужно иметь сердце железное. Ошибся, выправляй ошибку. И не тушуйся, не сиди так.
— Товарищ старшина, — сказал я, — может быть, тревогу передадут по проводам?
— Имитирован разрыв проводной связи, — грустно сказал старшина.
Дулов приехал, не кто-нибудь…
Старшина, вдруг что-то вспомнив, мигом выскочил из класса и снова буйствовал в роте, расшвыривая влево и вправо свои страшные наряды. Вовик все время работал на ключе. Он будто прилип к нему. В классе уже дрожали окна от рева моторов. Открылась дверь, и вошел комбат.
— До скольких АС? — спросил он.
— До девяти ноль-ноль, — сказал Вовик. Он стоял навытяжку перед полковником, готовый получить от него все что угодно: от двух нарядов вне очереди до дисциплинарного батальона.
— Что за беспринципность, Красовский? Дать АС!
Хорошенькое начало! Гауптвахта нам с Вовиком уже обеспечена.
— Вас уже наказали?
— Никак нет.
Комбат удивленно поднял бровь, будто не поверил мне. Но он-то с наказанием не промахнется.
— Дело не в наказании, — сказал он.
А в чем же дело? Комбат вплотную подошел к Вовику и вдруг положил руку ему на плечо.
— С обеих сторон, — тихо сказал он, — запущены ракеты. Вся авиация уже в воздухе. Флоты вышли на внешний рейд, танковые соединения с двух сторон устремляются к границе.
Комбат не отрывал глаз от Вовика.
— И в это время наш передовой полк, который ближе всего к противнику, спокойно завтракает. Через минуту и десять секунд над ними появятся самолеты… Возможно, что они что-то и успеют предпринять своими весьма скудными средствами… У вас есть друзья в пятом полку?
Вовик молчал.
— Рыбин! У него есть друзья в пятом полку?
— Знакомые, — сказал я. — У нас обоих.
— Через минуту дес… пять секунд ваши знакомые погибнут. Они сгорят в своей столовой под бомбами или под напалмом. Смотря чем противник будет атаковать. Они умрут, не успев хлебнуть чая. Их будет трудно хоронить — от них мало что останется под обломками. Придется впоследствии сооружать братскую могилу.
— Товарищ подполковник… — начал было Вовик.
— Молчать! У них, у личного состава пятого полка, выкрадено самое святое право солдата — встретить врага и если умереть, то в прямом бою. Через сорок пять секунд над ними появятся самолеты. И полк погибнет. По вашей вине. Персонально по вашей вине!.. Кроме того, есть и другие пустяки: вы поставили под удар всю боевую подготовку нашей части, и это ЧП будет наверняка разбираться на Военном совете округа… Может быть, этим поступком вы хотели навредить лично мне или начальнику связи дивизии?