В класс вбежал Вовик с двумя автоматами.
— У меня связь!! — закричал я.
Вовик бросил автоматы на стол, сорвал с меня наушники. Он прижал черный кружок к уху, подскочил на месте и просто спихнул меня с табуретки, я чуть не упал, хорошо, что удержался! Вовик заработал ключом, перешел на телефон.
— Сигарета, я Ацидофилин, как слышно, пррием, — сказал с раскатом на «р» Серега.
— Серега, — закричал в микрофон Вовик, — как там у вас? Вы там живы? Никто не ранен?
— Что за шутки?? У нас все в порядке.
— Значит, все в порядке? — еще раз спросил Вовик.
Вместо Сереги вдруг стал отвечать Миша.
— Слушай, — сказал он, — я не могу тебе высказаться на всю железку, но, по-моему, вы там с другом в эту ночь сильно нарушили дисциплинарный устав, раз такие вопросы задаешь, дорогой!
И было слышно, как они там вдвоем с Серегой засмеялись. Жеребцы!
— У нас все в порядке. Только трясет сильно, — добавил Серега.
И голоса у них были какие-то странные, будто они говорили во время бега. Я оттолкнул Вовика. Одна мысль поразила меня.
— Так вы едете? — спросил я.
— Так точно.
— Давно?
— Что-нибудь минут тридцать… вроде этого.
— А как же вы получили… — Я никак не мог подобрать синонима к слову «тревога».
Но Серега-то не догадается!
— По крестам получили, по крестам, — закричал он, — где соседи около сапожной мастерский стоят!
— Тебе ясно? — сказал я Вовику. — Полк был поднят по тревоге радиорелейной станцией. Они уже на марше.
Вовик кисло улыбнулся.
— Вот как… ну прекрасно…
Он был крайне разочарован, хотя еще минуту назад такое счастье нам и не снилось.
— Связь кончаю, спасибо, — сказал я.
— Связь кончаю, всего хорошего, до встречи! — сказал со своим раскатом на «р» Репин.
Я выключил станцию. Крохотную долю секунды в наушниках еще жил эфир, потом шум его сник, закончившись жирным треском. Все. Впервые за трое суток нашего дежурства не шипели наушники, не выл адски умформер, а раздалась тишина обыкновенной жизни, и было слышно, как трется о стену плечо поземки и тикают мои старенькие часы, расстеленные около приемопередатчика. Вовик тоскливо глядел на меня, положив, как собака, голову на руки, глядел устало и печально.
— Это учения, — сказал он, — обыкновенные учения. А я сбегал — прихватил на двоих полный боезапас, по три рожка принес. А это учения. И самолеты учебные.
— Самолеты не учебные, — сказал я, — и солдаты не учебные.
Я полез за махоркой. Ничего на всем белом свете я так страстно не желал, как «козьей ноги», свернутой из окружной газеты «Патриот», необыкновенно пригодной для этого дела и прекрасно склеивающейся, если кромку бумаги чуть обкусать по всей ее длине и хорошенько поводить языком. Прекрасная бумага! Спасибо редакции!
— Достойнейший сеньор, — сказал я Вовику, — дайка спичку.
Вовик почему-то ничего не ответил. Я обернулся — он спал, уронив голову на черный крашеный стол радиокласса…
Дело это, разбиравшееся в округе и фигурировавшее там как пример халатности, вспоминалось нам много раз, хотя прямого наказания мы так почему-то и не понесли. Может быть, генерал Дулов вспомнил меня, то ли кто другой заступился. Впрочем, Вовика разжаловали до рядового, а с меня сняли звание радиста первого класса, понизив до второго. Через два месяца во время очередной поверки я восстановил свое прежнее звание. Комбат, правда, несколько раз обещал нам, что привезет нас на комсомольское собрание пятого полка и хорошенько там посрамит, но все некогда было, работы наваливалось много, да и учения замучили. За зиму мы дважды летали на Север, тот Север, с которого наше Заполярье виделось югом. Между прочим, Вовик там сильно отличился, чуть-чуть не получил отпуск на семь суток, как безукоризненный радист. Но вспомнили ему новогоднюю ночь, отпуск отменили, отделались грамотой. Тоже хорошо. На дороге не валяется.