Задумавшийся Рылеев очнулся, посмотрел вокруг; посетители не обращали уже на него внимания, машина гремела.
– Что это играют? – спросил Рылеев.
– Польку-мазурку, – сказал половой, отыскал глазами на столе рылеевский рубль, брякнул сдачей и отошел.
Рылеев вышел.
У печи, покрывшись, несмотря на духоту, тулупом, храпел на лавке ямщик; чернявая баба мыла квашню, а с улицы неслись плаксивые голоса мальчишек, играющих в бабки. Рылеев хлопнул дверью; баба сказала:
– Откеда едете?
– Лошадей надо, – сказал Рылеев. – Есть лошади?
Баба, перестав спрашивать, высунулась в окно, крича:
– Гаврюшка-а! Беги, злыдень, к хозяину, проезжающие, слышь; беги скоренько!
– Ти-тя-ас! – пискнуло в переулке.
Рылеев сел у стола, осматриваясь. Сбоку висел в рамке портрет лихого кавалериста с вывороченным набок деревянным лицом; конь поднялся на задние ноги, распустив хвост, а всадник стрелял из пистолета в воздух. В перспективе виднелся конный памятник Николаю I. Внизу вязью была выведена подпись:
«Конь Геркулес. Лейб-гвардии Кирасирского полка рядовой Иван Мухачев».
На подоконнике, в цветочном горшке, под засиженной мухами занавеской, рос лук, а у печи вместе с азямами и шапками болтался чересседельник. Мужик, спавший на лавке, высунул из-под тулупа всклокоченную голову, посмотрел на Рылеева, отвернулся, полежал несколько секунд в прежней позе, потом вдруг вскочил, почесываясь, и, не смотря на проезжающего, стал крутить цигарку. Он был бос, крепок, а лицом очень похож на всадника с пистолетом.
Кто-то прошел под окном; баба сказала:
– Хозяин идет.
Толстогубый, с серебряной на животе цепочкой, мужик в цветной татарской жилетке, надетой поверх ситцевой навыпуск рубахи, вошел в кухню, сказал в пространство: «Здрасте», – и уставился на Рылеева.
– Хозяин вы? – сказал Рылеев. – Дайте мне лошадей.
– Можно, – не сразу ответил мужик. – Да вы куда?
– В Крестцы.
– Парочку вам или одну?
– Пару лучше.
– Сею секундою. Иван, громоздись, поедешь с им, – сказал хозяин. – Обедал ты, я чай?
– Обедал. А очередь чья? – Иван взял валявшийся у лавки сапог за ушко и, подержав, сердито бросил на пол: – Кикину, чать, ехать.
– Да пьян ведь, – сказал хозяин. – Не лопнешь.
Ямщик сплюнул, оделся и вышел. Хозяин спросил Рылеева:
– Откуда будете?
– Скажите, чтоб скорее запрягали, – отозвался Рылеев.
– Нездешний, чай?
Рылеев промолчал. Мужик сердито посмотрел на него, ушел, хлопнув дверью, и скоро со двора донеслось фырканье выведенных лошадей. Рылеев посмотрел в окно. Иван возился с упряжкой, а хозяин стоял рядом, говоря:
– Занозистый, стрекулист какой, вези с прохладцой. Не дави брюхо кобыле, Ваня. Наказываю беспременно тебе, чтобы таратайку нашу Гужов пригнал, пускай свою купит.
– Ладно, – сказал Иван. – Володя, тпру, не куксись.
Володя был пристяжной, в темных подпалинах, мерин. Обладив запряжку, ямщик набросал в таратайку сена и вместе с хозяином вошел в кухню.
– Садитесь, господин, выходите, – сказал ямщик.
– Прогоны дозвольте получить, – враждебно заявил хозяин. – Два с четвертью.
Рылеев заплатил и вышел. Расположившись возможно удобнее, он подумал, что ехать будет покойно, и от этого по контрасту еще больнее повернулась в душе его мысль о Лизе. Иван, в желтом, верблюжьей шерсти азяме, похожем на больничный халат, влез на козлы, сказал: «Эй, вы!» Лошади, семеня, тронулись. Рылеев оглянулся и увидел в окне смотрящую, не мигая, вслед бабу; перед воротами толклись мальчишки.
– Конь Володя, – не то саркастически, не то по привычке сказал один из них.
Иван вынул кнут, лошади, взяв дружно, наперебой рвались вперед, колокольчик, позванивая, разошелся и заголосил. «Поехали», – подумал Рылеев, откинулся к плетеному задку таратайки, вынул папиросу и, морщась от глубоких затяжек, с жадностью стал курить.