Толстый монах. Погодите минутку, отец Виссарион. Вот вы говорите — вера и прочее такое, а позвольте, я вам человечка одного представлю. Вон он как идет, а на нем вериг на полтора пуда. Танцует, а не идет. Каждое лето у нас гостюет, да и то сказать, — гость дорогой. Глядя на него, и другие в вере укрепляются… Ирод, а Ирод?
Царь Ирод. Чего тебе надо?
Толстый монах. Подь-ка сюда на минутку. Вот господин в Боге сомневается, поговори-ка с ним.
Царь Ирод. А ты сам что же, толстопузый, язык от пива не ворочается?
Толстый монах. Еретик! Экий еретик!
Смеются оба.
Царь Ирод (подходя). Который господин?
Толстый монах. Вот этот.
Царь Ирод (смотрит внимательно). Сомневается, так и пусть сомневается; мне-то какое дело?
Савва. Вот как!
Царь Ирод. А ты думал, как?
Толстый монах. Ты бы сел.
Царь Ирод. И так постою.
Толстый монах. (Савве громким шепотом). Это он для усталости. Пока не сомлеет совсем, так ни есть, ни спать не может. (Громко.) Вот господин удивляется, какие на тебе вериги.
Царь Ирод. Вериги что, — побрякушки. Их на лошадь надень, и лошадь понесет, сила бы у ее была… Душа у меня мрачна. (Смотрит на Савву.) Ты знаешь, сына я своего убил. Сам. Говорили небось сороки-то эти?
Савва. Говорили.
Царь Ирод. Ты можешь это понять?
Савва. Отчего же? Могу.
Царь Ирод. Врешь ты, не можешь. И никто этого понять не может. Обойди ты весь свет, всю землю, всех людей опроси, и никто не может понять. А если кто и говорит, что понимает, так врет, как ты. Ты и своего носа-то как следует не видишь, а тоже говоришь. Глуп ты еще.
Савва. А ты умен?
Царь Ирод. А я умен. Меня мое горе просветило. Велико мое горе, больше его на земле нету. Сына убил, сам, своими руками. Не этой, что глядишь, а той, которой нет.
Савва. А та где же?
Царь Ирод. В печке сжег. Положил в печку да по локоть и отжег.
Савва. Что же, полегчало?
Царь Ирод. Нет. Моего горя огонь не берет, мое горе горячее огня.
Савва. Огонь, дядя, все берет.
Царь Ирод. Нет, парень, он слаб, огонь. Плюнул на него, а он и погас.
Савва. Какой огонь! Можно, дядя, такой запалить, что хоть ты море на него вылей, так и то не погасишь.
Царь Ирод. Нет, парень, всякий огонь тухнет, когда время на то приходит. А моего горя ничем ты не угасишь. Велико мое горе, так велико, что как посмотрю я вокруг: ах, мать твою, — да куда же большое все подевалось: дерево маленькое, дом маленький, гора маленькая. Будто это, знаешь, не земля, а маковая росинка. Идешь так-то да все опасаешься: как бы ко краю не прийти да не свалиться.
Толстый монах (с удовольствием). Ну-ну, царь Ирод, здорово!
Царь Ирод. Для меня, парень, и солнце не восходит. Для других восходит, а для меня нет. Другие днем темноты не видят, а я вижу. Она промеж свету, как пыль. Сперва взглянешь, как будто и светло, а потом, глядь, Господи! — небеса черные, земля черная, и все, как сажа. Маячит что-то, а что — даже не разберешь: человек ли, куст ли. Тоска моя, тоска моя великая… (Задумывается.) Кричать стану — кто услышит? Выть начну — кто отзовется?
Толстый монах (седому тихо). Собаки на деревне отзовутся.
Царь Ирод (встряхнув головой). Эх, вы, люди! Вот смотрите вы на меня как на пугало. Волосы, да вериги, да сына убил, да царь Ирод, — а души моей вы не видите и тоски моей не знаете. Слепы вы все, как черви земляные. Вас оглоблей по затылку бить, так и то не поймете! Ты, толстопузый, что брюхо колыхаешь?
Савва. Однако, как он вас!
Толстый монах. (успокоительно). Это ничего. Не в этом суть дела. Он всех нас поносит.
Царь Ирод. И буду поносить! Тебе такому разве Богу служить? В кабаке тебе сидеть, дьявола тешить. С его пуза, парень, черти по ночам на салазках катаются.
Толстый монах. (благодушно). Ну, ну. Господь с тобой. Ты о деле лучше говори.
Царь Ирод (Савве). Видишь! Это он на моем горе нажить хочет. Наживайся, наживайся!
Седой монах. Экий ты ругатель, царь Ирод, откуда слова у тебя берутся? Это как-то он при отце игумене ляпнул: кабы Бог не бессмертен был, так они бы Его давно по кусочкам распродали. Но, однако же, терпим, так как для обители он человек не вредный.
Толстый монах. Народ собирает. Сюда для него многие приходят. А нам что: Господь видит нашу чистоту. Верно, царь Ирод?
Царь Ирод. Ну, ты там молчи, старый хрен. Ногами еле двигает, черт в таратайке переехал, а на селе трех баб содержит. Одной ему мало!
Монахи добродушно хохочут.
Царь Ирод. Видишь? Видишь? У-у, глаза ваши бесстыжие! Хоть ты им плюй!..
Савва. Зачем же сюда ходишь?
Царь Ирод. Не для них хожу. Слушай, молодец, горе у тебя есть?
Савва. Может, и есть. А что?
Царь Ирод. Ну, так послушай ты меня: будет у тебя горе, не ходи ты к людям. Будь друг, не ходи. Невмоготу станет — лучше к волкам в лес пойди. Сожрут сразу, и баста, а эти… Видел я, парень, много плохого, а хуже человека ничего не видал. Нет! Говорят тоже: по образу, по подобию созданы. Ах, сукины дети, сукины дети! Да разве есть у вас образ? Да будь образ самый махонький, так вы бы от стыда от одного на карачках поползли, сукины дети! Хоть ты им смейся, хоть ты им плачь, хоть ты им кричи, — ничего, облизываются.
Царь Ирод… Сукины дети!.. А когда царь Ирод, не я, а настоящий, в золотой короне, младенцев ваших избивал, вы где были, а?
Толстый монах. Нас тогда, миленький, и на свете не было.
Царь Ирод. Не вы были, так другие, такие же! Избил и избил — и больше ничего. Многих я, парень, расспрашивал: ну, как, что? — Да ничего, говорят, избил и избил. Хороши? За детей своих и за тех постоять не умеют, — хуже собак, анафемы!
Толстый монах. А ты-то что же бы сделал?
Царь Ирод. Я? Голову бы ему оторвал, со всей его золотой короной, мать его!..
Седой монах. В Писании сказано: Божие Богови, а кесарево кесарю.
Толстый монах. В чужое, значит, дело не мешайся. Понял?
Царь Ирод (с отчаянием Савве). Нет, ты послушай! Ты послушай, что они говорят!
Савва. Слыхал.
Царь Ирод. Ну погодите же, голубчики, погодите! Дождетесь скоро. Вот придет дьявол, он вам пропишет геенну огненную. Жир-то потечет — слышишь, монах, шпаленным пахнет?
Толстый монах. Это, милый, из трапезной.
Царь Ирод. Только пятки засверкают, да некуда: везде геенна, везде огонь! Ага, голубчики, голоса моего слушать не хотели, так теперь огонька послушаетесь! Ну и рад же я буду! Вериги сыму, ловить их буду и к дьяволу по одному предъявлять: вот он, бери! А он-то плачет, а он-то изгиляется: да не виноват же я! — Не виноват? А кто же виноват, а? Да в геенну его: гори, сукин сын, до второго пришествия!