Верховцев. Вы, теща, произносите совершенно так же, как: цыплятки вы мои…
Инна Александровна. Да и цыплятки: вон ты как ощипан, хоть сейчас в суп.
Маруся. Анна, здравствуйте! (Трейчу.) Вам — поцелуй!
Трейч (быстро закрывает рукой глаза и тотчас отнимает руку). Я счастлив.
Маруся. И всем, и всем. Тебе, инвалид, тоже.
Верховцев. Да ты видела его?
Маруся. Давай улетим!
Лунц. Это даже нехорошо. Все так хотят знать…
Маруся. И видела, и все… Да… вот этот господин… этот Шмидт, позвольте представить. Это удивительный господин. Пока он так, служит в банке, но со временем окажет массу услуг для революции. Он страшно похож на шпиона, и он так помог мне… Кланяйтесь, Шмидт.
Шмидт. Я очень рад. Добрый день.
Маруся. Петя, милый мальчик, отчего ты такой грустный?
Верховцев. Это, Маруся, выражаясь скромно, — свинство.
Маруся. Ну-ну, калека, не сердись. Разве можно сегодня сердиться? Ну, он в Штернбергской тюрьме…
Голоса. Знаем.
— Знаем.
Маруся. Ну — и хотели его расстрелять.
Инна Александровна. Господи, Колю-то?!
Маруся. Успокойтесь, мамочка, ничего этого не будет. А я — графиня Мориц. Родовитая ужасно, но только родовые поместья мои там. (Обводит рукой по воздуху.) А они злы, но страшно глупы.
Верховцев. Да, есть-таки.
Маруся. Труднее всего было узнать, где он. Они скрывают имена захваченных, чтобы иметь возможность тихонько, без суда — расправиться с ними. Но тут помог мне Шмидт. Шмидт, кланяйтесь.
Входит Сергей Николаевич. Он в потертом пальто и маленькой меховой шапочке; приветствуют его почтительно, но холодно.
Инна Александровна. Отец, ты послушай, что Маруся рассказывает. Они его расстрелять хотели!
Маруся. Так вот. Долго рассказывать. Одним словом, я грозила, умоляла, ссылаясь на общественное мнение Европы, на ученый авторитет его отца, — и расправа отложена. И я была в тюрьме…
Верховцев. Ну, как он?
Маруся (затуманиваясь). Он… немного грустен, но это пройдет, конечно.
Инна Александровна. А рана?
Маруся. Это пустяки. Уже зарубцевалась, он ведь такой крепкий. Но что это за камера: это подвал, погреб, болото — я не знаю, как назвать.
Верховцев. Знаю, сиживал.
Маруся. Но я подняла такой шум, что его обещали перевести в лучшую. Вам, Сергей Николаевич, он крепко жмет руку, желает успеха в работе и вообще очень интересуется, как у вас…
Анна. В таком положении — и думать о пустяках.
Сергей Николаевич. Милый мальчик! Я очень благодарен ему.
Анна. Как великодушно!
Лунц. Но как же вы-то сами? Как вас не схватили?
Маруся. Меня и схватили солдаты — в тот день. Но я так плакала, я так безумно рыдала о больной бабушке, которая ждет меня из магазина, что меня отпустили. Один, правда, слегка ударил прикладом…
Лунц. Какая гнусность!
Маруся. А у меня под юбкой знамя было. Наше знамя.
Верховцев. Оно цело?
Маруся. Я приколола его английскими булавками — но какое оно тяжелое! Я привезла его сюда. В этот раз оно заменяло Шмидту фуфайку. Вообще, если бы Шмидт не был такого маленького роста…
Верховцев. Он был бы большого. Отчего ты не принесла его сюда? Взглянул бы… Наше знамя! Черт возьми, а?
Маруся. Нет, я разверну его, когда мы снова пойдем в битву, Трейч, вы знаете, кто предал нас?
Трейч. Знаю.
Шмидт. Изменников и предателей нужно карать смертью.
Маруся смеется. Трейч слегка улыбается.
Верховцев. Какой вы, однако, кровожадный, господин Шмидт.
Шмидт. Можно убивать электричеством, тогда без крови.
Инна Александровна. Ну, а Колюшка-то!
Маруся. Николай? Ну слушайте. Здесь нет никого? Прислуга у вас? Ну хорошо. Так вот — бежать.
Трейч. Я поеду с вами.
Маруся. Нет, Трейч, Коля велел вам оставаться здесь. Вы знаете, как вас ищут.
Трейч. Это не имеет значения.
Маруся. Да и не нужно: я уже все устроила, все готово, а вы здесь, Трейч, на границе, займетесь кое-чем. Нужны только деньги — много денег; вместе с Колей бегут один солдат и смотритель. И, конечно, он приедет сюда — это само собой. И я сегодня же еду, — нельзя терять ни минуты.
Верховцев. Ловко, Маруся!
Маруся. Голубчик, я так счастлива!
Инна Александровна (смотрит на Сергея Николаевича). Деньги?
Сергей Николаевич (смотрит на Инну Александровну). А у нас есть деньги? Инна, ты заведуешь этим делом.
Инна Александровна (смущенно). Только те три тысячи…
Маруся. Нужно пять.
Инна Александровна. Да и те… (Смотрит на Сергея Николаевича, тот молча кивает головой; радостно.) Ну, вот три тысячи и есть. Слава богу!
Житов (конфузясь). Можно собрать. Вот у меня есть двести рублей.
Лунц. Поллак — богатый человек, очень богатый.
Анна. Неприятно к нему обращаться. Он такой сухарь.
Верховцев. Пустое. Вот таких и нужно обдирать! Петя, позови-ка сюда Поллака… скажи — важно, а то не пойдет.
Маруся. Ну вот, главное сделано, деньги есть. (Поет.) «Зовет меня взглядом и криком своим — и вымолвить хочет: давай улетим!» Трейч, мне надо с вами поговорить. Какой вы грязный! Где вы были?
Уходят.
Лунц. Какая девушка! Это — солнце! Это вихрь огненных сил! Это Юдифь!
Анна. Да, слишком много огня. Революция не нуждается в ваших вихрях и взрывах — это, если хотите знать, ремесло, в которое нужно вносить терпение, настойчивость и спокойствие. А эти вихри…
Лунц. И для революции нужен талант.
Анна. Не знаю. Люди уж очень злоупотребляют этим словом — талант. На канате хорошо ломается — талант. На звезды всю жизнь смотрят…
Верховцев. Да. А как у вас, уважаемый звездочет, обстоят дела на небе?
Сергей Николаевич. Хорошо. А у вас на земле?
Верховцев. Довольно скверно, как видите. На земле всегда скверно, уважаемый звездочет, всегда кто-нибудь кого-нибудь душит; кто-то плачет, кто-то кого-то предает… Ноги вот болят. Нам далеко до гармонии небесных сфер.
Сергей Николаевич. Там не всегда гармония. Там также бывают катастрофы.
Верховцев. Очень жаль… значит, и на небо надежда потеряна. А вы о чем задумались, господин… господин… Шмидт?
Шмидт. Я думаю, что всякий человек должен быть сильным.
Верховцев. Ого! А вы сильны?
Шмидт. К сожалению, нет. Природа при рождении лишила меня некоторых свойств, которые составляют силу. Я очень боюсь крови и…