Она повернулась на каблучках и пошла прочь, смеясь.
И Матвей улыбался:
– Ишь ты какая белая!
Приехал из Мордвичева арендатор со своей дочкой Ревеккой. Арендатор сидел с княгиней и показывал ей план имения.
– И почему бы княгине не продать этой рощи? Она совсем в сторонке. Крестьяне рубят себе ее и рубят. И зачем же даром изводить добро?
Ревекку увела к себе Ева.
– Не скучно вам здесь в Мордвичеве?
– Ай, нет. Вовсе нескучно. У нас в Мордвичеве есть бундовцы. Я всегда с ними. Только вы папаше не говорите: он ничего не знает.
– А я даже не знаю, что такое бундовцы.
– Это – социалисты. Я тоже социалистка.
– Ах, вот что. Вы знаете: может быть, и я социалистка. Я не люблю, когда говорят: это мое, а это твое. И потом я ужасная бунтовщица. Так, кажется, весь мир перевернула бы.
– Вы же очень милая, – говорит Ревекка, поблескивая миндалинами своих чудесных глаз.
– Вам бы древней царицей быть, – улыбается Ева, – я бы влюбилась в вас, если бы мужчиной была.
И Ревекка смеется, сияя зубами. И губы пламенеют.
– Пойдемте в рай мой, – говорит Ева лукаво.
И вот они идут в сад.
В саду среди малиновых кустов, покрытых паутиною, они дичают под солнцем; вместе с бабочками и стрекозами они купаются в золотых волнах; из малины – в колючий крыжовник, – и там опять жарко, паутинно и томно.
Но Ева чувствует себя здесь лучше: еврейка устала в этом славянском раю.
– Ну, прощайте, прекрасная Ревекка моя.
Перед вечерним чаем Ева идет купаться в Зубровке. И опять, как вчера, видит она, пробирается вслед за нею кустами отец Иннокентий.
Пусть он думает, что Ева его не видит. Пусть.
Ева медленно раздевается на берегу. Ни разу она не взглянет на кусты. Кому там быть? А если поп? Бог с ним: пусть смотрит…
Вот уж розовеют в солнце вечернем грудь, плечи, руки Евины. Вот уж падает белая ткань и со стройных ног сползает тонкое черное кружево чулок. И последний покров белеет на берегу, как пена.
Стоит крепко Ева босыми ногами на золотом песку. Идет в воду, чуть вздрагивая, любуясь собою. И живое тело наслаждается речной влагой. И, то светясь янтарем, то чуть розовея, плывет Ева от берега к берегу на вечерней заре.
И выходит из реки на берег, как царица. Чуть влажная, поблескивая серебряными каплями на волосах, стройная, влюбленная в себя.
Идет домой Ева, напевая. Размахивает мохнатым полотенцем, у флигеля встречается с попом Иннокентием.
Поп простирает к Еве руки и умоляет:
– Не приходите завтра к обедне. Увижу вас, не кончу святой литургии. Бесовское смущает меня. Не могу я больше.
Но Ева неумолима.
– Ну нет, поп. Приду. Крепись, священнослужитель.
За вечерним чаем присутствует гость из флигеля – князь, почти трезвый.
Он рассказывает, как жили в этом доме при его отце, Андрее Владимировиче. Полон дом народа. Гостили по неделям. Оркестр был свой. Влюблялись по-настоящему. Тетка Наталья на маскараде яду выпила от неразделенной любви. За прудом, где теперь арендатор сыроварню устроил, граф Кирилл Петрович с дядей на дуэли дрался.
Дворецкий Даниил стоит почему-то за креслом князя и кивает головой в знак того, что все это действительно было.
Княгиня не любит воспоминаний.
– Пора спать, – говорит она и уходит с расстроенным лицом.
Не спится ночью Еве. Лунные чары волнуют молодое сердце. Она подымается с постели и подходит к окну в одной сорочке, раздвигает шторы и простирает побледневшие теперь руки к небесной пустыне. И хочется Еве, чтобы флейта пела и чтобы тихие девушки совершали перед ней лунный танец.
И потом долго плачет от счастья, припав грудью к подушке.
За обедней отец Иннокентий увидел Еву, смутился и стал путать службу. Княгиня знала наизусть обедню, сердилась, что поп неладно служит. Пофыркивали мальчишки-певчие. Не вовремя забормотал поп: «Благословение Господне на вас…» Вышел из церкви, чуть не плача.
Ева догнала его у кладбищенской ограды.
– Нехорошо-с, стыдно-с вам. Я – Божий иерей.
– А зачем же вы, батюшка, подсматриваете, когда я купаюсь.
– Бесовское наваждение.
Замахал поп руками, побежал прочь, спотыкаясь.
Смеялась Ева.
В саду садовник Матвей снимал толстых червей с деревьев. Увидев Еву, загородил ей дорогу и сказал тихо:
– Вы на лебедь похожи. Белая такая.
От Матвея пахло землей, малиной и хлебом. И был он выше Евы на целую голову. И Ева почувствовала, что это любовник ее стоит сейчас и бормочет сказочные слова:
– Лебедь белая.
Засветилась Ева и пошла по своему раю и поет: