И вдруг из-за кустов выбегает Вера – прямо к Еве и лепечет свои странные слова:
– Не прекословь, вновь, любовь, кровь…
Страшно Еве.
– Милая, милая, не надо, – говорит она и хочет она позвать Матвея, чтобы не быть вдвоем с Верой, но стыдится как-то.
Скорей домой – и потом верхом в поля.
Гнедая Царевна такая милая; нежные, чуть влажные, чуткие ноздри вздрагивают, и хочется поцеловать морду и мудрые глаза.
Вот Ева на седле, похлопывает упругую шею, чувствует запах животного и сердцем жадно ждет простора.
Раз-раз – и чудесный иноходец весело выносит Еву из усадьбы на волю. Проселочной дорогой мимо колосьев, васильков, стрекочущих кузнечиков – все дальше и дальше, навстречу солнцу. Играя, идет Царевна – и Ева верит ей и она Еве. В сущности, это уже одно живое, существо нераздельное, радуясь ветру, мчится по полям.
Вон краснеют осины и кудрявятся березы; туда – вниз, по дну оврага, где пахнет почему-то известью; чуть не под копытами взметнулся заяц, напомнив о пушистом зверином мире, о норах, охоте и лесных сказках.
Теперь уж не видит Ева, где и как едет; она только вдыхает лесные и полевые запахи и думает о Матвее.
«Неужели это суждено? И почему не стыдно?»
Ева повернула Царевну и помчалась домой в усадьбу. Помогал слезать с лошади Матвей и коснулся Евиной ноги. Помахивая хлыстом, со смехом, вбежала в залу Ева и трижды поцеловала удивленную княгиню.
Княгиня эпически, как сказитель, повествует об экспроприации у соседей:
– Приказчик им говорит: все деньги у барина. Пожалуйте туда. Пошли. Так и так, говорят, по постановлению Центрального Комитета, извольте выдать по красненькой на брата и ведро водки. Амбары все-таки мы, говорят, сожжем… И представь, Ева, все знакомые мужики и народ непьющий: вдруг разгулялись…
И нет гнева в словах княгини: привыкла она не удивляться. Пусть и к ней придут: не все ли ей равно? Давно уж презирает она политику. А пьяненький князь – либерал: несколько смущен, что отстал от века, не понимает хорошенько, что значит эс-эр. Однако и такого уважает.
Ева растопыривает юбку, «делает Веласкеса», по семейному выражению, и вальсирует, кокетничая с предками в тяжелых рамах. Останавливается среди зала и страстно поет:
– Расскажите, княгиня, как вы влюбились в князя.
– Это было давно, Ева. Я все забыла.
– Расскажите, княгинюшка.
– Ну, он увез меня, конечно…
– Значит: экспроприировал?
– Что? Что такое?
– Простите, дорогая княгиня. Я не знаю, что со мной. У меня все перепуталось в голове. Вот, кажется, Матвей розы несет. Матвей! Матвей! Что, ночью в сад нельзя ходить? В беседку – нельзя?
Ева закуталась в платок и боязливо ступает по дорожке, озираясь. Нельзя узнать сада. Все изменила лунная ворожба. Вон идут белые монахини; вон столпились девочки в капорах; вон верблюд пришел сюда Бог знает из каких стран: все деревья ожили по-новому, по-ночному, по-лунному. И такая недвижность. И такое томление любовное…
– Куда я иду? – спрашивает себя Ева и улыбается.
Идет Ева, пьянея от душистой луны – и сильно, но мерно стучит ее сердце.
– Кто это? – спрашивает Ева, пугаясь, как будто не знает, кто.
– Это – я, – говорит Матвей не своим голосом, – сад сторожу…
– А я, было, испугалась, – шепчет Ева, – тебя-то я не боюсь.
– В беседку вам?
– Да, Матвей…
– Пожалуйте.
В беседке букет роз.
– Откуда это?
– Это вам, – говорит Матвей, – вы ведь сказали, что придете…
– Спасибо, Матвей, – говорит Ева, задыхаясь, и трогает его за плечо, – ты сильный, должно быть, Матвей…
Когда Матвей целует Еву крепкими здоровыми губами и с неуклюжей нежностью прижимает ее к своей широкой груди, Еве представляется он то ручным медведем, то фавном древним, и она думает, что прошлого нет и греха нет и ничего нет, кроме земли, и сама она, Ева – земля.
– Я ключ приладил: никто не придет.
– Молчи, молчи. Не надо говорить…
Выходит из беседки Ева, сладостно-утомленная, – и уже нет мыслей в голове. А в крови что-то поет: луна, яблони, глаза, блеснувшие любовью, или еще что?
Идет Ева, а вослед ей шепот:
– Лебедь моя.
Ева просит иерея, потерявшего голову от любви:
– Дайте мне ключ от колокольни, отец Иннокентий.
– На что вам, царица души моей?
– Хочу быть повыше от земли, поближе к Богу.
– Ну, Бог с вами. Нате ключ.
И там, на колокольне, часами долгими целуется Ева с садовником Матвеем. Как покорный большой пес у ног ее. Учит Ева деревенского парня сладостным любовным пыткам.