Когда отвалил пароход и бесшумно пошел вниз по Волге, Енисеев поднялся на верхнюю палубу. Там молодой священник без шляпы стоял, глядел на закат – развевались его тонкие волосы, чуть розовея; седобородый волжанин пил меланхолически сельтерскую воду за столиком; дама с печальными глазами в белом платье сидела у борта и рядом с ней, совсем близко, молодой человек.
За ужином, внизу, Енисеев в полусне слышал разговоры, но уже не мог разобрать, о чем говорят.
Звучал голос:
– А еще, милый человек, есть в нашем городе храм, «что на крови»…
Енисеев очнулся: говорит старик.
– Вот вы об этом городе, – сказал Енисеев: – я туда еду. Хочу старину посмотреть. Нет ли у вас там знакомых, кто бы мог меня осведомить?
– И очень есть. Луганов, Борис Семенович. К нему ступайте. Объясните, что стариной интересуетесь.
Дремота овладела Енисеевым, но жаль было расстаться с рекою и ночью, и он опять поднялся наверх.
Там никого не было: только дама в белом и ее спутник, молча, прижавшись друг к другу, сидели на том же месте.
И сладостное не то томление, не то предчувствие заструилось в сердце. Ночь была светлая.
В пять часов подошел к городу пароход. Босяк потащил чемодан Енисеева в гостиницу.
Чайки встречали криком зарю. И веяло от Волги простором, утром, свежестью.
Енисеев бодро шагал, молодея.
Не хотелось сидеть в номере: звонили тонкозвучно и весело к ранней обедне.
Енисеев пошел в монастырь.
За монастырской оградой своя особая тишина, быт, овеянный ладаном. Прошла монахиня деловито с ключом-гигантом в руке.
Большая церковь была заперта; в малую старую двери были открыты.
Там еще пусто, еще нет службы.
Послушница неслышно бродит, убирая, приводя церковь в порядок. На стенах кое-где уцелела древняя роспись. Круто надвинулись вековые своды. И вот потекли монахини.
Старые, молодые, суровые, добродушные, надменные и смиренные – выплывали они откуда-то и потом исчезали в глубине клиросов и в боковых проходах.
Они входили с поклонами, крестясь. И мерны были их движения. И казалось, что складки их одежды уже поют тихо, полувнятно вечную песнь о жертве.
И вот пришел священник – и запел клир.
Кроме Енисеева, нет посторонних в церкви. И ему странно быть так в этой чуждой ему толпе непонятных женщин.
И церковные песни волнуют по-новому. Из открытых окон течет в церковь запах тополя навстречу ладану и сладостно дурманит сердце.
Вот рядом с Енисеевым стоит ветхая старушка. Сухие сморщенные руки перебирают четки. Желтоватое лицо уже свободно от всего суетного. Идет обедня.
Енисеев вслушивается в священные слова. И уже сердце его в плену. Как будто церковь закутана трауром. Как будто сошлись у алтаря заговорщицы и подали тайный знак друг другу: они знают особые томления, особые чары, неизъяснимую любовь.
Монахини падают на колени и вновь поднимаются. Как черные крылья, развевается креп, и когда клир поет «Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим», кажется, что сестры торжествуют свою священную и ночную победу над белым миром.
И вот, как сон, прошла мимо Енисеева бледноликая монахиня. На мгновенье встретились их глаза.
– Какие глаза у этой монахини! Как два черных факела!
После обедни, там, у себя в номере, потребовал Енисеев самовар. Влетели голуби в открытое окно, клевали хлеб на столе – совсем ручные. Из окна виден весь город: и кажется, что церквей в нем больше, чем жилья. От кремля ползут во все стороны зеленые улицы – к Волге, к полям, к рощам.
И надо всем древняя тишина.
– Надо, однако, разыскать этого Луганова… Но рано еще…
И вот Елисеев бродит по городу – среди колоколен и храмов, покрытых мохом, теперь умиренных, когда-то изведавших бурные дни.
Иные церкви заколочены наглухо, и сняты с них колокола. Елисеев подходит вплотную к окнам и, легко раздвинув истлевшие доски, смотрит сквозь решетку в сумрак, где вековая пыль покрыла саваном забытый алтарь.
– Вот и Ростовская улица… И ветхий домик Луганова… На дверях карточка: надпись славянскою вязью: «Борис Семенович Луганов».
Борис Семенович и художник Енисеев уже приятели. Они оба любят старину. Бродят по городу. Луганов – учитель истории в местной прогимназии. В старомодном сюртуке, с коком на голове, чопорный старичок показывает художнику достопримечательности. В «Доме Царевича» они рассматривают покрытые пылью одежды, образа, носилки, на которых несли мощи святого. Перебирают старые монеты, утварь, оружие. Потом бредут в церковь, «что на крови». Оттуда в собор.