Она вспомнила тот вечер, когда она дала честное слово мужу.
Она представила себе его широко открытые глаза полные ужаса…
И опять, как тогда, похолодели концы ее пальцев.
– И вот – понимаешь? – бывают последствия… Всегда… Неизбежно… Паралич, например. Понимаешь? Прогрессивный паралич…
Она плохо соображала, что это значит. Она только чувствовала, что случилось что-то непоправимое. Она шептала ему:
– Не надо думать… Не надо думать об этом… Я люблю тебя…
Тогда он сказал:
– Ты – умная; ты – сильная. Ты можешь помочь мне. Видишь ли, я боюсь больше всего сумасшествия… Быть грязным паралитиком – это ужасно… Дай мне честное слово что ты убьешь меня, если я сойду с ума.
Она растерялась и пробормотала:
– Но этого не будет никогда.
– Нет. Дай мне честное слово, что ты сделаешь это. Ты понимаешь? Все будут думать, что это самоубийство. И в сущности это будет так.
Она истерически закричала:
– Нет, нет. Никогда… Никогда…
Но он, стоя на коленях, целовал ее платье и умолял:
– Дай мне честное слово, что ты сделаешь это.
И она дала ему честное слово.
Валентина Сергеевна спрашивала себя:
– А что если это случится? Сдержать слово? Убить?
Она стиснула зубы и съежилась от ужаса, прислушиваясь, как будто ожидая, что сейчас вдруг совершится то, что угрожает ей. Она думала, что муж, Николай Петрович, прав, что лучше умереть, чем влачить жалкую жизнь с горькими и смутными обрывками сознания, и что она, его жена, его друг, должна исполнить его волю…
– Как душно? – бормотала она – как душно!
Она сбросила одеяло и босая, в одной сорочке, подошла к окну и распахнула его.
В комнату потянуло ночной влагой, но ей все еще трудно было дышать; она села на подоконник, рискуя упасть.
Ночной Петербург расстилался перед нею. Опять сошлись стада облаков и черная туча закрыла ущербную луну. Огни потонули в тумане. Глухой гул подымался откуда то снизу, от Невы, гул, похожий на плеск тысячи весел. И казалось, что гигантские летучие мыши слетелись на эти граниты и распростерли над ними свои черные крылья.
Началось это так. В воскресенье у Литвиновых обедал знакомый инженер. Он всегда пугал Валентину Сергеевну своими тупыми, непроницаемыми глазами и голос его был ей неприятен.
Инженер сказал:
– А вы знаете новость? Григория Семеновича вчера отвезли в сумасшедший дом… Говорят, бедняга в молодости был болен… Вы понимаете?
– Не может быть, – ужаснулся Литвинов – вот как! В сумасшедший дом, говорите…
Это известие странно подействовало на Литвинова. За обедом он, вопреки обыкновению, много пил вина, возбужденно говорил и спорил; потом уехал куда-то и вернулся поздно ночью.
Валентина Сергеевна не спала. Она не знала, куда уехал муж и волновалась.
И вот в пять часов он вошел к ней в спальню, слегка пошатываясь. Валентина Сергеевна с тревогой смотрела на него, не догадываясь, что он пьян.
Она спустила ноги с постели и бормотала в ужасе:
– Николай! Милый! Что с тобой? Где ты был?
Он не отвечал, бессмысленно улыбался и молча опустился на колени, целуя сквозь батист рубашки ее ноги.
Она почувствовала, что от него пахнет вином, и опять спросила:
– Где ты был, Николай?
Он засмеялся:
– Я был, Валя, в Парадизе…
Тогда ей почему-то стало страшно. Она оттолкнула мужа и закричала:
– Уйди! Уйди!
С этой ночи все изменилось в доме Литвиновых. Николай Петрович уже не говорил о близкой гибели и о своей тоске. Напротив, какая то странная веселость овладела им. Он стал бодр и деятелен. Он брался теперь за уголовные защиты, хотя раньше никогда ими не занимался, и теперь успешно вел их. Правда, иногда он был рассеян в суде, задавал ненужные вопросы свидетелям, путал подробности, но последняя речь всегда была блестяща. И о нем заговорили.
Успех его возрастал, и чем больше о нем писали в газетах, чем удачнее он вел дела, тем более он удалялся от жены, тем чаще уезжал по вечерам в рестораны и пил вино.
Этот успех и эта новая жизнь пугали Валентину Сергеевну. Она с тревогой наблюдала за мужем; ей чудилось в его лице что-то новое, незнакомое, как будто это выл не Николай Петрович, а кто то иной, очень на него похожий, но все таки не он.
Она старалась сблизиться с ним, но теперь было трудно и страшно оставаться вдвоем и смотреть друг другу в глаза.
Она сказала ему:
– Ты изменился… Ты живешь, как в лихорадке… Так нельзя… Тебе необходимо отдохнуть. У тебя нездоровый вид.
Николай Петрович удивился:
– Неужели? У меня нездоровый вид? А я чувствую себя прекрасно… Знаешь, мне кажется, я сумею теперь сделать что-нибудь крупное, значительное…