Это – грузный мужчина, с хитрыми глазами, с большим алчным ртом. Весь он блестит под весенним солнцем. Крепко стоит он на красном берегу. Протягивает уверенно руку, как хозяин Амгинского плоскогорья.
– Добро пожаловать, отец Глеб.
В горнице отца Мефодия все богато и сытно. Выходит жена, надвигаясь огромным животом. И, глядя на нее, страшно становится за человека.
– Плодородие, – говорит отец Мефодий, ухмыляясь, – боюсь, Глеб, что опять будет девочка. Ведь это девятая будет. Куда их девать. Один малец, да и то хворый.
Из-за юбки матери высовывается голова Даниила.
– Поди сюда, Даниил, – говорит Мефодий не без грусти.
В глазах Даниила тускло и скучно догорает отцовская алчная жизнь.
Даниил – идиот.
– Есть хочу-у-у… – мычит.
– Ты – человек святой, – говорит Мефодий, – благословил бы ты его, Глеб, может просветил бы Господь его разум.
– Не греши отец. Какой я святой! Как иерей, однако, благословлю.
Отец Глеб благословляет Даниила.
С испугом смотрит идиот на священника и бессловесно мычит:
– М… м… м…
Тяжело носит по горнице живот свой попадья; готовит на столе закуску.
– Сегодня у нас Глафира Ивановна именинница. Гостей ждем, – объясняет Мефодий.
– Двадцать шестого апреля радуется ангел святой праведницы Глафиры девы. А я запамятовал.
– Ты уж перед трапезой молебен отслужи.
– Ладно.
Собираются гости.
Первым приходит заседатель с женой. У заседателя глаза навыкате, руки отмороженные, красные, как лапы гусиные. И говорит он, как гусь гогочет:
– Го-го-го… Государь мой… Го-го-го… Государь мой.
Треплет Мефодия по животу и смеется:
– Го-го-го.
Жена у него – белокурая жеманница.
– Отец Глеб, благословите, – говорит она, – благословите меня на приятное существование.
В горнице сдержанный по-праздничному говор.
Выплывают две дочки отца Мефодия – Тата и Ната; здороваясь, протягивают руку дощечкой и опускают глазки.
Отец Глеб начинает молебен.
– Слава святей, и единосущней, и нераздельней Троице…
Произносит молитвы отец Глеб как-то не по-православному. Что-то в нем загорается иное, сектантское. Но нельзя его слушать без волнения.
Потом звучит псалом:
– Исповедуйтеся Господеви, яко благ, яко в век милость его…
Все подпевают, не смущаясь разноголосицей. Отец Глеб возглашает, обернувшись к предстоящим:
– Благословение Господне на вас…
Пахнет жареным гусем, – и все спешат к столу.
Вот и доктор, вот и Сермягин, Валентин Александрович.
С ними почтительны:
– Господа из России: ничего не попишешь.
К водке подают струганину – горы замороженной стерляди, сырой, с янтарем, наскобленной стружками. Потом – пирог с нельмой, гусиные полотки, оленину, медвежьи окорока, прошлогоднюю землянику в замороженных сливках, пахнущую летним солнцем и сохранившую розовый цвет.
Пирует Амга.
Оживил хмель таежные сердца, забирает глубоко, как плугом, сибирские темные души. Но веселье амгинское не высоко подымается; косные силы тянут его к земле.
Отцу Глебу тяжело среди хмельных. Незаметно выбирается Глеб из горницы. Торопливо в передней надевает кухлянку и спешит к своим приятелям якутам.
Отец Мефодий возглашает тост:
– За благоверную супружницу мою Глафиру.
Пьют, сдвинув дружно толстостенные рюмки.
Доктор пьян. Он тычет пальцем в живот отцу Мефодию и объясняет кому-то:
– Этот поп наипервейший мошенник. Другого такого во всем округе не сыскать. Кто за требу по корове берет? Отец Мефодий. Кто девок портит? Отец Мефодий. Кто своих дочерей по улусам на кормление якутам отдает? Отец Мефодий.
– Ах, какой шутник, – говорит Мефодий, – какой шутник. Ну уж и доктор у нас балагур.
Но доктор не унимается:
– Нет ты мне, поп, скажи, много ли у тебя было дочерей.
– Восемь душ было, – говорит Мефодий с грустью.
– А где же они? Вот – Ната, вот – Тата, а прочие шесть?
– Известно где: две дочки у знакомых тойонов на кормлении, а четыре померли.
– Знаем мы это кормление, поп, знаем.
– И зачем этот доктор го-го-гостей разговорами худыми смущает? – недоумевает заседатель. – Не обижай попа, го-го-государь мой.
– Подожди, Гусак, я и до тебя доберусь.
Жена заседателя жеманничает:
– Такой вы, доктор, образованный, человек, а между тем занимаетесь преимущественно мужчинами. Мы же, дамы, сидим без кавалера.
– Валентин Александрович, – кричит доктор через стол, – заседательша кавалера запросила. Пойди к ней.
– Ах уж нет, – хихикает заседательша, – у них уж есть любовь – прекрасная Сулус.
Отец Мефодий размяк от вина. Он уж давно посматривает на дверь. Там мелькает белая рубаха Агашки. Девчонке четырнадцать лет, но отец Мефодий не раз уже ловил ее то в хотоне, то в кухне и мял ее своими пухлыми поповскими руками.