– Но она спасет мужа от этой гнусной пытки. Она сдержит свое слово. Она убьет его.
Валентина Сергеевна вспомнила, как она однажды, в Киеве, проходила через двор Кирилловской лечебницы, мимо сада, где гуляли в синих халатах душевнобольные. В саду был нестройный гомон. Около решетки сидела женщина, простоволосая – сидела она как-то странно, забравшись с ногами на скамейку, высоко подняв колени – до подбородка. И было видно, что это уже не человек, а что-то другое, какое то существо, враждебное человеку, со своей особой хитрой душой с цепкими, как у обезьян, руками. И опять, как тогда, вздрогнула Валентина Сергеевна.
– Но этого не будет, не будет… Она спасет мужа… Она сдержит слово… Она убьет…
И вдруг она представила себе, как она берет браунинг и наводит его на Николая Петровича, как потом лежит этот большой человек, с седыми прядями на висках, совсем тихо, неловко подогнув ногу, – как она кладет револьвер около его руки, чтобы все поверили записке: «В смерти моей прошу никого не винить».
И когда она это представила себе и особенно эти седые пряди на висках, которые будут совсем такие, как и теперь, тогда все, что раньше казалось ей разумным, неожиданно стало безумным и страшным.
«В смерти моей прошу никого не винить».
Что это значит в самом деле, эти слова простые и странные, тысячекратно повторяемые в газетах, как пароль для входа в какое-то убежище, куда неудержимо стремятся утомившиеся души?
– Кого же винить в этой смерти?
Ту несчастную проститутку, тело которой он купил за четыре года до встречи с Валентиной Сергеевной? Его самого, совершившего эту низость, когда он был пьян и не сознавал того, что он делает? Или этот зараженный город, задыхающийся от похоти? Или, быть может, ее, Валентину Сергеевну, за то, что она, согласно его воле, прекратит его муки?
– Нет. Ее обвинить нельзя. Она должна это сделать. Это разумно.
Но какая-то слепая сила побеждала разум. Валентина Сергеевна чувствовала, что с этим городом, с этой ужасной осенней лихорадкой, надо бороться не разумом, а чем то иным. Валентина Сергеевна смутно догадывалась, что в сущности всякое убийство какой то обман, что есть какие то непреложные законы, и что бороться с ними нельзя. Но она привыкла верить, что нет ничего сильнее смерти, и боялась этих неведомых законов. И потому она непрестанно убеждала себя:
– Я должна убить его, потому что это разумно.
Но осень смеялась над разумом. Эта страшная и чудесная колдунья, закутанная теперь в черные ночные ткани, смеялась над разумом.
Валентина Сергеевна давно уже бродила по городу и не заметила, что наступила ночь. Веял пронзительный ветер. Черные змеи клубились в небе. Удавы, драконы, ящерицы сплетались в один огромный ком. То там, то здесь торчали хвосты, крылья, когти. А. потом все ползло сплошной черной тучей.
Валентина Сергеевна взяла извощика и все торопила его:
– Скорей. Пожалуйста, скорее.
Она без звонка, не желая будить прислугу, отперла дверь своим ключом и вошла в переднюю в смутном страхе, ожидая чего-то.
В темноте она долго искала электрический выключатель, чтобы осветить гостинную и продолжала шептать.
– Я должна его убить, потому что это разумно…
И лишь только она зажгла электричество и увидела на полу, посреди гостинной, опрокинутую этажерку, она сразу поняла, что случилось то, чего она ждала каждый день и что все-таки казалось теперь неожиданным. В столовой было светло и кто-то тихо говорил. Валентина Сергеевна пошла туда, не раздеваясь, с зонтиком в руке.
– Вот и я, – сказала Валентина Сергеевна преувеличенно громко, еще не успев переступить порог столовой – вот и я… Кажется, Николай, гроза будет.
Николай Петрович не отвечал ей. Он сидел за столом. На шее у него была салфетка, в руке вилка, но видно было, что он еще не съел ни одного куска; он говорил сам с собою, неудержимо, как бы не смея остановить поток мыслей, не успевая кончить фразу, обрывая ее на полуслове и уже торопливо начиная новую.
Валентина Сергеевна подошла к нему совсем близко и сказала ему на ухо:
– Милый! Милый! Ты меня видишь?
Но он не отвечал ей. Тогда она, все еще не снимая шляпы и не бросая зонтика, пошла в кабинет и с трудом отодвинула в столе ящик, потому что зонтик мешал ей. Там лежал револьвер, уже заряженный, и конверт с надписью: «Вскрыть после моей смерти».
Валентина Сергеевна неожиданно для себя перекрестилась и прошептала:
– Господи, спаси…
Потом, держа еще в левой руке зонтик, она взяла в правую револьвер, неловко выставляя его вперед.