– Чего ж ты, Наташа, боишься? Я тебе больно не сделаю…
И видит Наташа, как темнеют глаза на бледном снежном лице.
Соня, Маша и Роза
Тринадцатого марта повесили в Николаеве брата Сони Тополевой. Он был нелегальный, и всего только за несколько часов до исполнения приговора Соня узнала, что инженер Шварц, приговоренный к смертной казни, вовсе не инженер, а ее брат Сережа.
Соня жила в это время на Седьмой линии Васильевского Острова и прилежно готовилась к экзамену по химии.
В сумерки пришла к Соне какая-то дама в черном, под густой вуалью, и подала записку.
Соня три раза прочла записку, но слова распадались как-то, и она не могла сообразить, что Сережу предал провокатор Чернявкин и что уже все кончено.
Записку она стала читать, ничего не подозревая и улыбаясь, и, прочтя, продолжала улыбаться и сказала гостье в черном:
– Хотите чаю? Он еще теплый… Хотите?
Дама сказала тихо:
– Нет, я ничего не хочу.
И только тогда Соня поняла, наконец, что значит приход неизвестной дамы. Соня закрыла лицо руками и Долго стояла так посреди комнаты, ничего не видя, а когда открыла глаза, дамы не было уже и уже совсем стемнело.
В тот же вечер, узнав о Сонином горе, пришли к ней две подруги – Роза Крич и Маша Ковылева. Они были землячки и знали Сережу Тополева гимназистом. Маша была в него влюблена когда-то, и теперь, узнав о его казни, верила, что он был женихом ее, и в печали изнемогала от любви. Было ей всего лишь семнадцать лет. И глаза ее на худеньком прозрачном лице горели темным тревожным огнем.
Роза Крич, некрасивая еврейка лет девятнадцати, с длинным тонким носом, ходила по комнате, заложив руки за спину, вздрагивая, и бормотала:
– Ай, Боже… Ай, ненавижу… Ай, Боже…
За стеной в соседней комнате часы пробили двенадцать.
– Мы у тебя ночевать останемся. Хочешь? – сказала Маша.
И вдруг заплакала, по детски, размазывая по лицу слезы маленькой беспомощной рукой.
Соня пошла в кухню и сама поставила самовар, потому что кухарка легла спать.
Они долго сидели за столом. Пробовали читать, но чтение не ладилось. Тогда они, забыв потушить лампу, легли втроем на широком диване и заснули.
Роза иногда, не открывая глаз, бормотала:
– Ай, Боже… Ай, Боже…
Так они спали, а в лампе мерцал, умирая бледный огонь.
Соня родилась в Тамбове и все время жила там пока не кончила гимназии. Отец ее был священник, высокий, седобородый, с чистыми глазами, как у ребенка. И у матери были такие же чистые глаза, и она научила Соню верить в Бога и молиться Ему. И Соня верила и молилась.
Когда Соня была в шестом классе, к брату Сереже стал ходить гимназист Чепраков, красивый малый, с добрыми серыми глазами, тоже чистыми и честными. И он очень хорошо и убедительно говорил, что молиться Богу и верить в Него не надо, что это предрассудок и заблуждение и что Бога выдумали злые люди, чтобы бедный народ коснел в невежестве. И Соня перестала молиться и перестала верить.
Но в душе ее как будто ничего не произошло. И лицо ее не изменилось: такая же детская улыбка, такие же строгие и невинные глаза – все как раньше; и произносила она новые слова – «долг перед народом», «национализация земли», «в борьбе обретешь ты право свое» – таким же тоном, каким раньше она произносила «Отче наш, иже еси на небесех», – отчетливо, точно, с убеждением в том, что вся истина тут.
Волосы Сони всегда были причесаны: платье без пятнышка и всегда белели ослепительно воротнички и рукавчики.
И казалось, что она говорит всем: «Посмотрите, какая я чистая, милая, честная. И вы будьте такими… И тогда все прекрасно устроится».
Когда Соня приехала в Петербург, поселилась на Васильевском Острове и поступила на курсы, к ней пришел Чепраков и сказал:
– Завтра, Соня, мы пойдем с вами к Ивану Петровичу. Он вам даст поручение.
И вот началась для Сони новая жизнь.
Она ходила на митинги, перевозила «литературу», ездила на паровике за Александро-Невскую заставу и там занималась с измученными и усталыми людьми политической экономией и историей Западной Европы, изредка забегала к Чепракову и, нахмурив свои детские брови, говорила серьезно:
– Если я им понадоблюсь, Чепраков, для дела, то я всегда могу. Имейте это в виду.
Так проходил день за днем, и Соня не уставала работать, потому что никогда она не торопилась и все, что поручали ей, исполняла точно, строго и аккуратно.
Но вот однажды к ней пришел Чепраков и сказал, растерянно оглядываясь по сторонам, как будто не узнавая Сониной комнаты:
– Сожгите, если у вас, Соня, что-нибудь есть. Иван Петрович скрылся: он провокатор. Хорошо, что он вашего имени не знал: вы, может быть, уцелеете, а мне уж, наверное, капут.