Нередко покупала цветы Роза и приносила их Соне. (Денег у нее было довольно: она порядочно зарабатывала уроками музыки). И у нее самой в комнате всегда были цветы. И от благоуханий пряных кружилась голова у тех, кто изредка заходил в комнату Розы.
Так тосковала среди цветов еврейка, и она не знала, как надо жить и что делать.
На рассвете проснулись три девушки; увидели умирающее пламя лампы; вспомнили то, что произошло накануне…
Им не хотелось говорить, плакать, негодовать. И вот они безмолвно вошли в обыденную жизнь. И с тех пор даже имени Сережи не произносили они.
Почти каждый вечер сходились они в комнате Сони и беседовали.
Они говорили о разном и отвлеченно, но всегда одна печаль, слепая и темная, пела тихо в глубине их слов, и даже слова о жизни и радости, которые любила говорить Соня, звучали как что-то внешнее и непохожее на правду.
– Химия прекрасная наука, – говорила она, произнося отчетливо каждое слово – стройность ее необычайна. Подумать только! Мы прилагаем строгий математический метод к нашим анализам, мы знаем детально строение веществ, мы наблюдаем систему мироздания в самых глубоких ее основаниях… Когда представишь себе все усилия человеческого ума, который постигает такую глубину, невольно веришь в значительность нашего существования. Да, стоит жить. Не правда ли, Маша?
– О, конечно, конечно, – говорила Маша, со страхом заглядывая в глаза подруги: – еще бы! Жизнь так прекрасна! Я боюсь города и тумана этого, а вот вчера я проходила по набережной, увидела иностранные суда, почуяла залах ветра морского и вдруг мне так захотелось жить, так захотелось…
И Роза говорила:
– Я не понимаю тех, которые убивают себя. Я все читаю в газетах о самоубийцах и ничего не понимаю. Зачем? Что такое? Все думают про меня, что я несчастна, и все меня жалеют, потому что я некрасива. Какой вздор! Зачем мне красота? Я вот лягу в постель, поставлю около левкои, левкои, левкои… И так дышу долго. Голова кружится и мне хорошо. А разве мне не хорошо, когда я бываю у тебя, Соня?
– Да, я думаю, что мы правы, – говорила Соня отчетливо и строго, как будто бы стараясь внушить себе мысли, которые она высказывала: – убивают себя только слабые и ничтожные… Говорят: «нет смысла». Но позвольте, имеем ли мы право требовать от кого-то разоблачения тайн, когда наука истинная утвердила себя лишь за последние два-три столетия. Мы еще посмотрим, много ли останется этих загадок и проклятых вопросов в двадцать пятом веке. Правда, нас тогда не будет, но разве не утешительна мысль о том, что и мы принесли пользу человечеству.
– Еще-бы, – говорила Маша и потом прибавляла: – но вот я… никакой пользы не приношу…
– Неправда. И ты приносишь. Ты кончишь курс и будешь учительницей. В тебе, Маша, заключена потенциальная энергия…
– Соня! Дай мне твою руку поцеловать, – неожиданно говорила Роза, восторженно опускаясь перед нею на колени…
– Не надо, не надо, сумасшедшая, – бормотала Соня, краснея и отнимая руку.
– Нет, нет. Я хочу. Я хочу. Ты вот, Соня, прости меня, смешное сказала – «потенциальная энергия» какая-то… А я вот смотрю в глаза твои… И в них такая чистота! Такая чистота! Боже!
И она припадала нежно к руке Сони.
Однажды Маша пришла вечером к Соне и неожиданно сказала:
– Розы еще нет? А, знаешь, я сегодня во сне его видела?
Соня молчала.
– Будто бы я в поле снопы вяжу. Подняла я голову, а он по полю идет. А мне больно смотреть – солнце будто бы над ним.
– Странный сон.
– Да, Соня. И знаешь, мне кажется, я скоро увижу его. Я не знаю, как, но увижу.
– Это мистицизм, Маша. Это заблуждение, Маша. Брат много полезного сделал в жизни и его дела не погибнут, но сам он умер и не вернется на землю.
– Ах, я ничего не знаю, Соня.
– Это потому, что ты не занималась естественными науками. Если бы ты занималась анатомией и физиологией, ты бы узнала, что душа есть функция нашего мозга. Мы даже видели под микроскопом клетки серого вещества. Это наглядно и убедительно.
– Я тебе верю, Соня.
Потом пришла Роза и, не снимая шляпы, начала рассказывать:
– Я сейчас прочла в «Вестнике Культуры» статью об евреях. Автор доказывает цифрами, что в еврейской нации можно наблюдать две тенденции: часть евреев стремится неудержимо к овладению биржей и капиталом, а другая часть, более даровитая и интеллигентная, обречена на истерию и вырождение. Все рабочие и интеллигенты евреи поголовно больны. По мнению автора этой статьи, еврей должен отказаться от своего еврейства и стремиться к слиянию с народом той страны, где он родился. Автор уверяет, что евреи не должны отстаивать своей самобытности прежде всего потому, что у них нет языка: жаргон годится для биржи, а не для великой и самостоятельной культурной миссии…